Тайсаев Джабраил Мубарикович

Из книги «Эволюция. Этничность. Культура или На пути к построению постнеклассической теории этноса»

1. Определение понятия "этнос"

Что каждый человек вкладывает в это понятие? На уровне обыденного знания представителем собственной этнической группы человек воспринимает того, кто выглядит, как он, ведет себя, как он, и говорит на том же языке, что и он. Для научного понимания этого явно недостаточно, тем более, что даже и на бытовом уровне данные критерии не всегда работают. И неудивительно, что при взгляде на представителя своего этноса мы часто ошибаемся в его идентификации. Мы знаем, насколько биологически полиморфны могут быть представители одной народности. Даже на бытовом уровне мы понимаем, что человек – это прежде всего носитель сознания, а уж потом определенного комплекса анатомических особенностей. И поэтому мы отказываемся считать своим того, кто ведет себя не так, как мы, даже если он и выглядит похоже, и наоборот, без труда принимаем чуждого по внешности, но близкого по духу соотечественника. Но если биологический критерий здесь не имеет первостепенного значения, то тогда какой?

Может быть, язык? Далеко не всегда. Многие языки распространились далеко за пределы ареала обитания того этноса, который считает его родным (английский, испанский, португальский, русский, французский и др.). При этом многие этносы имеют в своем составе людей, не знающих родного языка. Например, российскими немцами и российскими евреями был практически утерян родной язык, но они не потеряли чувства собственной этнонациональной идентичности. По мнению ряда исследователей, "малые" языки (языки национальных меньшинств) постепенно замещаются "мировыми" языками, либо языками доминирующего в нации этноса. Однако в последние годы эта точка зрения опровергается нарастающими процессами ревитализации утраченных языков. Показателен пример с ирландцами, которые до сих пор говорили практически только на английском, но в последнее время начали реанимировать свой, уже практически утерянный язык. А разве американцы, говорящие на английском, считают себя англичанами? Часто наблюдается обратная картина, когда народ имеет свой уникальный язык, но не причисляет себя к этносу, тождественному этому языку. В графстве Нортумберленд (Англия) живет народ, говорящий на норвежском языке, но они считают себя англичанами. К тому же известны случаи, когда разные народы говорят на одном языке. На французском языке кроме французов говорят еще франко-бельгийцы, франко-швейцарцы и франко-канадцы, французами себя не считающие. На немецком языке кроме немцев говорят еще австрийцы и часть швейцарцев. Шотландцы, уэльсцы и англичане говорят на английском языке, и это одна нация, но разные этносы. Многие латиноамериканские этносы говорят на испанском языке: аргентинцы, мексиканцы, перуанцы. Особенно часто такие языковые коллизии мы наблюдаем в малых этносах, поскольку в микроэтногенезе (см. ниже) этническая дивергенция может происходить настолько быстро, что их языки не успевают столь же дивергировать дальше уровня диалектов. Многие этносы говорят на диалектах настолько близких, что не всегда можно уловить четкую разницу между ними (балкарцы и карачаевцы, чеченцы и ингуши), однако это самостоятельные этносы. Об этом свидетельствует эндогамность, уникальные этнонимы и этническое самосознание (осознание собственной особости).

Известны и прямо противоположные случаи, когда один народ имеет несколько родных языков. Во Франции представители французского этноса говорят на нескольких языках, как, например: французский, провансальский, кельтский (бретонский) и иберийский (гасконский). Народ мордвы говорит на двух языках: эрзя и мокша. Известно и множество других подобных примеров, как, например: идиш и иврит у евреев, дигорский и иронский языки у осетин. Все еще больше усложняется наличием так называемых сословных языков. Например, русское дворянство конца XVIII – начала XIX века говорило в основном на французском языке, и только события войны 1812 года, всколыхнув патриотические чувства русского дворянства, вернуло русскому языку первостепенную роль. Известно и много других примеров, когда высшее сословие говорило преимущественно на чуждом собственному этносу языке: в Парфии на греческом во II–I веках до н.э., в Персии на арабском в VII–XI веках, в Англии на французском в XII–XIII веках, однако это не привело к выделению высшего сословия в особый этнос.

Может, основным свойством этнической идентичности являются культурологические особенности этноса: культура, нравы и обычаи? Да, это чрезвычайно важный критерий, но не определяющий. Обычаи забываются, а культура ассимилируется культурой доминирующего этноса, если не будет внутреннего стремления к поддержанию собственной этнической самобытности. К тому же культурологический этнический портрет народа в разные исторические эпохи часто различается даже больше, чем между многими этносами одной эпохи. Не менее значительными бывают культурологические различия различных социальных слоев этноса. Что, например, заставляет казака, одетого в черкеску, считать своим русского предводителя уездного дворянства, а не гораздо больше на него похожего культурологически и даже объективно кавказского горца.

Что же определяет такие устремления, иными словами, что является основной движущей силой этноэволюции? Можно предположить, что таким движителем является этническое самосознание. Человек должен, прежде всего, осознавать себя представителем собственного этноса, гордиться своим народом, любить свою историю и культуру. Ведь этнос – это, по сути, такая же объективная реальность, как и личность. Им также свойственны обиды и разочарования, гордость и гнев, стремление к самосохранению и росту.

Гумилев утверждает, что "этнос – не популяция" [44, c.28]. Все же в той степени, в какой вообще уместно биологизировать проблему этноэволюции, этнос можно рассматривать как социально-антропологический аналог биологической популяции. Популяция – это группа особей одного вида, населяющих определенную территорию, в которой в течение длительного периода вероятность внутреннего генетического обмена путем скрещивания значительно выше, чем с особями того же вида, находящимися вне нее. Иными словами, популяция – это относительно генетически изолированная группа особей одного вида. Следует уточнить, что кратковременные сообщества-эфемеры популяциями считаться не могут, поскольку популяция – это весьма устойчивая структура, характеризующаяся собственными уникальными частотными показателями генов, что является следствием частичной изоляции в течение, по крайней мере, десятков поколений. Поэтому два залетевших в комнату роя мух никак не могут тут же образовать одну популяцию, как утверждает Гумилев.

Отличия антропологических рас от ныне существующих этносов не ограничиваются тем, что расы являются более широкой общностью. Расы – это сугубо биологическая, антропологическая общность, тогда как этнос является прежде всего социальной общностью. Однако можно предположить, что расы являлись первичными этническими категориями, и только потом стали сугубо антропологическим свойством общности.

Для человека биологические особенности строения и физиологии в качестве этнических критериев несущественны и вторичны, значительно большую роль играют особенности социального свойства, такие, как язык, нравы, традиции, обычаи, верования, культура, искусство, ремесла. И действительно, можно обнаружить в некоторых этносах представителей самых различных антропологических типов, но нет этноса, не имеющего каких-либо единых социокультурных характеристик. Например, американский макроэтнос при всех различиях этнических групп имеет собственный, уникальный и легко идентифицируемый социокультурный тип, но собственного антропологического типа не имеет. Таким образом, при современном уровне развития транспортных коммуникаций и интеграции общества, в биологическом смысле, популяцией является все человечество в целом. Это в общем признанный биологическим ученым сообществом факт. Ведь нельзя найти хотя бы одну значительную изолированную группу людей, которая не имела бы возможности обмена генами с любой другой. Незначительные же группы, в принципе, не могут существовать изолированно на протяжении многих поколений, в результате гомозиготации генома, вследствие неизбежных родственных браков. Но если использовать термин "культуроген", позаимствовав его у социобиологов, тогда отдельные этносы как раз и могут быть представлены как отдельные человеческие популяции. Поскольку "этногены" [27] хоть и могут мигрировать за пределы этноса, как и гены биологические, но в целом каждому этносу свойствен свой, уникальный социокультурный этногенетический портрет. И если ни один этнос нельзя считать настолько генетически изолированным, чтобы его можно было считать самостоятельной популяцией, то в культурологическом смысле каждый этнос представляет относительно изолированную социальную популяцию. Поэтому этнос, конечно же, не популяция в строгом биологическом смысле этого термина, но во многом подобен ей культурологически.

И тем более этнос – это не вид. Настолько смелое утверждение не пришло в голову даже идеологам расизма. Все человечество не только относится к одному виду, но, судя по последним данным, и к одному подвиду Homo sapiens sapiens. И все же в определениях как вида, так и этноса также можно найти множество аналогий. Вид, так же как и этнос, понятие статистическое, неопределенное. Точно так же и между близкими биологическими видами нет четких границ. И точно так же для характеристики вида приходится использовать целый комплекс критериев для более или менее успешного диагностирования (ареал, морфофизиологические особенности, генетическая изоляция, кариотип, особенности этологии и некоторые другие). Но подобно тому, как определяющим критерием для диагностирования биологического вида является генетическая изоляция, точно так же для характеристики этноса главным и определяющим критерием идентификации является этническое самосознание. И действительно, именно самосознание определяет частичную культурологическую отграниченность от близких соседних этносов. То есть и здесь важнейшим является тот же фактор – генетическая изоляция, поскольку именно самосознание этноса способствует резкому сокращению экзогамных браков. Конечно же, этнос не вид и даже не популяция, это понятие прежде всего культурологическое и в гораздо меньшей степени биологическое. Однако некоторая общность обнаруживается. Главное же отличие от биологических систем состоит в том, что здесь прежде всего основным результатом снижения экзогамии будет не генетическая изоляция, а что гораздо важнее – культурологическая – это прежде всего язык, национальная культура и внутриэтнические нормы поведения. Следствием культурологической изоляции, частичной замкнутости этнической культуры, необходимой для сохранения собственной этнической неповторимости, является стремление к сохранению чистоты языка, поддержание и развитие собственного культурного достояния и вообще всего того, что можно считать "душой" этноса. Этнос здесь подобен самодостаточной "личности" со своими помыслами, мечтами, симпатиями, амбициями. Душой же этой "личности" и выступает этническое самосознание, вернее, интеграционное единство тех духовных сторон каждого представителя этноса, в которых осознается это единство и тем самым еще больше укрепляется.

Г.В.Ф. Гегель впервые сформулировал понятие "самосознание народов" как важнейшего качества в характеристике национальной общности еще в XIX веке, которое "состоит существенно в том, чтобы созерцать себя в других народах" [45, с.480]. Впоследствии многие авторы также выделяли "этническое самосознание" в качестве основного этноопределяющего признака [46, 47, 48, 49]. И все же некоторые авторы, как, например, Гумилев, считают "этническое самосознание" важным, но отнюдь не определяющим свойством этноса [50, с.3–17]. С.М. Широкогоров вообще не относит самосознание к числу значимых критериев этнической идентичности, характеризуя этнос как группу "людей, объединенных единством происхождения, обычаев, языка и уклада жизни" [51, с.122].

Гумилев не признает какую-либо значимую роль этнического самосознания в этногенезе, что шло вразрез с общепринятым мнением. В частности, крупнейший российский этнограф, академик Ю.В.Бромлей, выражая свое несогласие, пишет: "Социальные факторы, образующие этнос, этническое самосознание [28] в том числе, ведут к появлению сопряженной с ним популяции, то есть перед нами картина прямо противоположная той, которую дает Л.Н.Гумилев" [53, с.122–123]. Гумилев так отвечает своему оппоненту: "Ю.В.Бромлей имеет право выбрать для своего логического построения любой постулат, даже вполне идеалистический, согласно которому реальное бытие этноса не только определяется, но и порождается его сознанием. Считать же, что сознание, пусть даже этническое, может быть генератором энергии, – это значит допускать реальность телекинеза" [44, с.46]. В защиту позиции Бромлея, а заодно и нашей, приведем ряд аргументов:

1. Если, например, группа представителей малого этноса, попадет в среду другого этноса, полностью отрекшись при этом от своих прежних корней, то даже если для других они и останутся чужаками, все равно через поколение, другое этот островок малого этноса затопит океан преобладающего по численности народа. И им в этом не поможет даже переизбыток пассионарной энергии, поскольку она уже будет работать во благо того этноса, которому посчастливится принять пассионариев, не причисляющих себя уже ни к какому народу, а значит, готовыми вобрать в себя всю духовную культуру того народа, который принял их. Значит, самосознание необходимо, во всяком случае, для сохранения этнической идентичности. Сознание созидательно уже хотя бы потому, что оно управляет мышечной энергией.

2. Информация есть величина, обратная энтропии. Значит, знания несут вполне реальную энергию, которая, естественно, может реализовываться только через материальное. Для создания атомной бомбы требуется значительно меньше энергии и капитала, чем для получения информации о ее устройстве. Знания могут не только реально созидать, но и разрушать.

3. Гумилев пишет: "Нет ни одного реального признака для определения этноса, применимого ко всем известным случаям. Язык, происхождение, обычаи, материальная культура, идеология иногда являются определяющими моментами, а иногда – нет. Вынести за скобки мы можем только одно – признание каждой особью ”Мы такие-то, а все прочие другие”" [54, с.116]. Что же это, как не самосознание этноса? Гумилев здесь либо сам себе противоречит, либо понимает феномен самосознания как какую-то идеалистическую реальность. В последнем случае противоречие заключается не в сути, а в терминах.

Этническое самосознание – понятие весьма многогранное и, как и сознание человеческое, практически не поддается непосредственному анализу. Проще его анализировать по конкретным проявлениям. Если мы делаем скидку представителям своего этноса, это проявление этнического самосознания. Поддержка зарубежной диаспоры, любовь к родной культуре, боль за лишения, выпавшие на долю своего народа, и переполняющее чувство гордости за земляка, стоящего на олимпийском пьедестале, – все это проявления этнического самосознания. Но когда сталкиваются интересы народов при неверной и беспринципной политике их лидеров, проявления этнического самосознания могут приобретать и разрушительный характер. Поэтому лучше стимулировать самосознание подъемом этнической культуры, а не возрастанием защитных механизмов этноса.

В данной работе обосновывается точка зрения, согласно которой "этническое самосознание" является хоть и далеко не единственным, но главным и определяющим свойством этноса. Попробуем обосновать это утверждение, проанализировав все основные критерии этнической идентичности.

Основные критерии этнической идентичности

Этноним – самоназвание этноса.

Безусловно, один из самых надежных критериев этнической идентификации. Если два предположительно разных этноса называют себя одинаково и это не случайное совпадение, тогда есть все основания утверждать, что это единый этнос, поскольку одного факта осознания себя единым этносом достаточно для быстрого стирания граней между ними в результате межэтнической ассимиляции. Однако можно ли считать его самостоятельным критерием? Этноним не более как фонетическое отражение самосознания этноса, и выделять его в качестве самостоятельного критерия, по-видимому, нецелесообразно. К тому же некоторые субэтносы также имеют самостоятельные этнонимы, вернее было бы их назвать субэтнонимами, но понять, что это, этноним либо субэтноним, можно, только поняв, этнос это либо субэтнос. Гумилев пишет, что "широко бытует мнение, будто этническое самосознание как один из социальных факторов определяет не только существование этноса, но и возникновение его. Самосознание проявляется в самоназвании. Следовательно, если будет доказано несовпадение того и другого, то вопрос об их функциональной связи отпадает" [54, с.94]. Далее он приводит факты, подтверждающие такое несовпадение. Один этнос может якобы иметь несколько этнонимов, либо разные этносы могут иметь один этноним. Здесь следует разобраться глубже.

Во-первых, название этноса является отражением самосознания только лишь тогда, когда этнос сам себя так называет, т.е. когда это является не просто названием, а самоназванием. Например, для русских наименование "русский" является этнонимом, поскольку они сами себя так называют, а многие жители дальнего зарубежья русскими называют практически всех жителей России и СНГ, это название, а не самоназвание. Одних адыгов называют кабардинцами, других черкесами, бжедугами, адыгейцами, шапсугами, но это только субэтносы, поскольку сами они себя называют одинаково – адыгами. Ранее адыги имели и внешний этноним – черкесы, который теперь сохранился лишь как субэтноним одного адыгского субэтноса.

Во-вторых, следует отличать этноним от субэтнонима. Например, одни осетины называют себя иронцами (преимущественно православные), другие дигорцами (преимущественно исповедующие ислам). Казалось бы, вот оно, несоответствие. Однако для осетин наименование "осетин" – это этноним, а наименования "иронец", "дигорец" – это субэтнонимы, они второстепенны, и смешение между этими субэтническими группами происходит настолько активно, что говорить о двух самостоятельных этносах пока не приходится. Но когда этническая дифференциация этих народов пройдет критический порог разделения, эти субэтносы перейдут в самостоятельные, хоть и весьма близкие, этносы, а субэтнонимы, соответственно станут этнонимами.

В-третьих, то, что первоначально нам представляется как этноним, не совпадающий с феноменом этнического самосознания, может быть просто собирательным названием для обозначения межэтнической общности. Например, названия "римлянин", "россиянин" или "византиец" – это не этноним, а объединяющее название государственно-территориальной общности людей.

Этнокультурные особенности (обряды, обычаи, семейный быт).

Именно по этому критерию в первую очередь и отличают этнос. Но достижение и сохранение культурной самобытности этноса возможно только при достижении определенного уровня этнического самосознания.

Антропопсихологические особенности.

Данный критерий, как правило, не работает. Многие этносы, в особенности имеющие широкое географическое распространение, весьма полиморфны по этому признаку. И очень часто трансгрессия бывает настолько высока, что говорить о статистически достоверных различиях вообще не приходится. Например, в юго-западной России русские, как правило, черноволосые и темноглазые, в северо-западных же областях России русские чаще русоволосы и голубоглазы. При сравнении заволжских староверов с русской эмиграцией из Брайтон-Бич или терских казаков с поморами трудно поверить, что все это представители одного этноса. Столь серьезные различия, особенно этносов, имеющих протяженный ареал, связаны как с неизбежной ассимиляцией с соседними народами, так и с внутриэтнической дифференциацией. В биологическом смысле, как и в культурологическом, чистых этносов не существует, даже язык иногда меняется до неузнаваемости. "Ни один народ, ни одна раса не остаются неизменными. Они непрерывно смешиваются с другими народами и расами и постоянно изменяются. Они могут казаться почти умирающими, а затем вновь воскреснуть как новый народ или как разновидность старого" [55, с.53]. Например, японцы являются этносом, который произошел в результате взаимной ассимиляции монголоидов из Полинезии, Кореи и Китая и древнего народа, относящегося к белой расе и живущего до сих пор на острове Хоккайдо – айнов. Французы образовались путем смешения преимущественно галлоримлян с салическими франками, немцы являются результатом взаимной ассимиляции преимущественно рипуарских франков, тюрингов, швабов и саксов. Испанцы произошли от смешения алан, вестготов, лузитанов и свевов. Этот список можно продолжить. И что особенно важно, такая взаимоассимиляция продолжается непрерывно и неравномерно в разных областях обитания этноса, поэтому этнос антропологически бывает столь полиморфен.

Единство территории.

К числу важнейших критериев этнической идентификации следует отнести занимаемый ареал. Но и здесь есть определенные сложности. Этнос может быть кочующим либо географически ассимилированным. Ареал может меняться либо смещаться динамически и исторически. Различные этносы могут заселять один ареал, либо этнос может иметь спорадичное распространение. Здесь, по-видимому, уместнее было бы использовать понятие "родина". Прародина этноса может служить мощным интегрирующим этническим фактором, в особенности для диаспор, ее потерявших. Причем для представителей этноцентра [29] прародина будет иметь превалирующее значение над родиной биологической. В настоящее время, в связи с развитием коммуникаций, роль данного критерия значительно снизилась.

Общность происхождения.

Происхождение многих, особенно древних этносов, весьма туманно. Со временем история первичного формирования этноса неизбежно искажается, происходит ее приукрашивание, героизация и она превращается в миф, легенду. Как указывает Х.Г. Тхагапсоев: "В системе этноэтатизма особое место занимают исторические мифы, которые посредством "сублимации" истории этноса – на основе заведомой героизации и драматизации прошлого обеспечивают мобилизацию этнического самосознания "”как надо”" [56, с.160]. И уже не так важна ее истинность, важно лишь, чтобы эта легенда заставляла гордиться своей принадлежностью именно к этому народу, стимулировала подъем национального самосознания. И поэтому здесь часто бывает важна не столько реальная общность происхождения, сколько миф об этом. С.М. Широкогоров, наряду с такими этнодифференцирующими признаками, как язык и уникальный культурный комплекс, выделяет и такой, важнейший с его точки зрения, критерий, как "вера в общее происхождение" [57, с.100–119]. Именно здесь особенно подходит идея саморепликации мимокомплексов Докинза. Мимокомплекс героического прошлого этноса просто обречен на успешное распространение в среде своего народа. В таком случае этнос можно представить не только как причину распространения такого мимокомплекса, но и как его результат. Часто предком этноса может считаться какое-то реальное, либо мифическое животное, бог или даже неодушевленный предмет. Вот что пишет по этому поводу Гумилев: "В древние времена это (происхождение от одного предка. – Д.М.) считалось обязательным для этноса. Часто в роли предка за отсутствием реальной фигуры выступал зверь, не всегда являющийся тотемом. Для тюрок и римлян это была волчица-кормилица, для уйгуров – волк, оплодотворивший царевну, для тибетцев – обезьяна и самка ракшаса (лесного демона). Но чаще это был человек, облик которого легенда искажала до неузнаваемости. Авраам – праотец евреев, его сын Исмаил – предок арабов, Кадм – основатель Фив и зачинатель беотийцев и т.д. Как ни странно, эти архаические воззрения не умерли, только на место персоны в наше время пытаются поставить какое-либо древнее племя – как предка ныне существующего этноса. Но это столь же неверно. Как нет человека, у которого были бы только отец или только мать, так нет и этноса, который бы не произошел от разных предков. Так, из смеси славян, угров, аланов и тюрок развилась великоросская народность" [54, с.75, 77].

Важен не реальный предок, а всеобщая вера в единство происхождения. В действительности же говорить о единстве происхождения весьма сложно. Этносы по сути полифилетичны, и более того, внутри его постоянно происходит метизация в результате экзогамии. Когда же этнос расширяется, ассимилируя другие народы, он невольно ассимилируется и сам, часто от первичной биологической основы вообще практически ничего не остается. Кто, например, сейчас увидит у славян персидский след, унаследованный ими от скифских предков. Но это и неважно, гораздо важнее душа этноса, его самосознание, которое базируется в числе прочего и на мифе о своей прародине и великих предках. Сторонники конструктивистского направления в этнологии считают представление или миф об общей исторической судьбе важнейшим критерием этнической идентификации, все же, наверное вернее было бы считать этот критерий важной составляющей этнического самосознания.

Общность целей.

Такой утилитарный критерий сторонники инструменталистского направления в этнологии считают определяющим, что весьма спорно. Инструменталисты трактуют этничность как "средство в коллективном стремлении к материальному преимуществу на социальной арене" [58, с.4]. Это верно лишь отчасти, в сравнении с этносами цели гораздо более изменчивы во времени и в пространстве. К тому же различные социальные слои одного этноса могут иметь различные цели, но общие с аналогичными социальными слоями других этносов. Однако данный критерий служит мощным мобилизующим фактором в критические периоды существования этноса. Например, швейцарцев, говорящих на четырех языках, невольно спаяла в единый этнос общая цель – национально-освободительное движение против австрийских феодалов.

Наиболее выдающимся сторонником выделения именно этого критерия, по-видимому, был известный испанский философ Ортега-и-Гассет, который также указывает в качестве важнейшего интегрирующего начала общность целей: "У жителей Центральной и Южной Америки общее прошлое с испанцами, общий язык, общая кровь, и тем не менее они не образуют общей нации. Почему? Не хватает одного и, видимо, самого главного – общего будущего" [24, с.166], исходя из чего он выражает "потаенную суть нации, состоящую из двух ингредиентов: первый – это план совместного участия в общем замысле и второй – сплочение увлеченных замыслом людей" [24, c.167]. Однако можно в связи с этим задаться вопросом, потому ли нация едина, что люди, ее составляющие, имеют общие цели, либо цели у них общи в связи с их внутренним идейным единством? Было ли такое единство у испанских колонистов с народами Латинской Америки? В связи с тем, что уровень этнического самосознания латиноамериканских индейцев был значительно ниже, чем у североамериканских, здесь ассимиляция проходила значительно активнее. К тому же этому способствовало то, что менталитет латиносов оказался довольно близким испанскому. В итоге мы получаем новый народ. Слиться с испанским народом они не могли, слишком велики были изолирующие барьеры. В результате образовалась качественно новая общность, занимающая в чем-то промежуточное, но в то же время и уникальное положение, что изначально предполагало независимость целей.

Ортега-и-Гассет далее пишет: "Сегодня мы свидетели эксперимента грандиозного и четкого, как лабораторный опыт, – нам предстоит увидеть, удастся ли Англии удержать в державном единстве различные части своей империи, предложив им притягательную программу будущего сотрудничества" [24, c.167]. Это было написано еще в 1930 году. Теперь мы знаем, что этот "грандиозный эксперимент" показал, что общность целей без внутренней общности ничего не стоит. Кстати, Ортега-и-Гассет впоследствии отказался от своих инструменталистских убеждений. В той же работе, в предисловии к французскому изданию этой книги, он, в частности, писал: "Одной из грубейших ошибок "нового мышления", от которого мы все еще не можем отмыться, было то, что оно путало общество с сообществом. Общество не создается по добровольному согласию. Наоборот, всякое добровольно согласие предполагает существование общества" [24, c.188]. Здесь Ортега-и-Гассет демонстрирует диаметрально противоположные взгляды, фактически признавая ошибочность собственной доктрины об объединяющей роли единства цели для наций. Ставить цель впереди необходимости изначального единства нации – это все равно, что запрягать телегу впереди лошади. Однако не все так просто, тут необходим диалектический подход. При первичной роли единства общества цель также служит дополнительным объединяющим началом, укрепляющим это единство. Здесь мы наблюдаем все ту же причинно-следственную петлю обратной связи, когда результат усиливает возможность его достижения, что и определяет нелинейный характер развития.

Язык.

Весьма важный, но неоднозначный критерий. Если самосознание народа достаточно высоко, тогда этнос сделает все возможное, чтобы сохранить родной язык, или даже реанимировать его, как это сделали ирландцы. Если же собственное самосознание не высоко, тогда родной язык легко может быть утерян. Значит, и в этом случае критерий этнического самосознания является определяющим.

Конфессиональный критерий.

Вероисповедание также обладает этнодифференцирующими свойствами, но тоже далеко не всегда. Например, абхазы исповедуют ислам и христианство, сохраняются также и традиции язычества, но это один этнос. К тому же, в связи с возрастанием роли мировых религий над национальными, данный критерий чаще отражает суперэтническую принадлежность. Конечно же, с течением времени мировые религии дифференцируются, приобретают уникальные черты, вплетаясь причудливым образом в самобытную культуру различных народов. Например, самосознание русского этноса ныне неотделимо от русской православной церкви, когда, казалось бы, чуждая византийская религия становится русской лишь постольку, поскольку русские осознают себя православными, значит, и здесь роль самосознания первична.

Впрочем, на закате этноса в идеациональной фазе развития (см. ниже), когда религия становится основным стержнем национального самосознания, и в период формирования этноса конфессиональность может быть важнейшим этнодифференцирующим признаком. Особенно важное значение конфессиональность имеет в тех случаях, когда именно смена вероисповедания создает возможности внутренней эндогамии и последующего выделения указанной религиозной консорции в самостоятельный этнос. Подобным образом, например, сикхи (индусы-мусульмане) выделились в самостоятельный этнос. Турки-османы также изначально представляли собой скопище казалось бы несовместимых между собой народов, в их ряды вливались помимо восточных, также и многие кавказские, славянские и даже западноевропейские этносы. Но их, как и сикхов, сплотила вера. И это понятно, ведь основным идейным стержнем, объединяющим этих людей, является общность вероисповедания, вокруг которого и формируется новый этнос, в этом случае религиозное самосознание неотделимо от этнического, как, например в иудаизме.

Таким образом, религия тогда становится важным этническим объединяющим началом, когда становится неотделимой частью этнического самосознания. Когда же этнос, сформированный на конфессиональной основе, расширяется, начинает снижаться роль конфессиональности в этническом самосознании как этнодифференцирующего признака, и этносы, объединенные под флагом новой религии, начинают дифференцироваться по другим критериям этничности. В противном случае и ныне все православные были бы византийцами, а все мусульмане арабами. Следовательно, и здесь мы видим первичный характер этнического самосознания. В Новое время роль конфессионального критерия заметно снизилась.

Аксиологический – этническая система ценностей.

Как и общность целей, данный критерий весьма изменчив как во времени, так и в пространстве.

Генеалогический.

По сути, близок к критерию, обозначенному как "общность происхождения", но здесь имеет значение преемственность развития по отцовской линии (гораздо реже по материнской). В некоторых культурах, в которых особенно высока вероятность генокультурной ассимиляции, становится особенно важным выявление генеалогической общности. В такой культуре человек назовет себя, например, арабом, даже если у него в действительности арабом был только прадед, но по отцовской линии. Именно с этим фактом можно связать предпочтительную роль сыновей в семьях большинства культур. Этот факт лишний раз подтверждает превалирующую роль социальной идентификации в этническом самосознании над идентификацией биологической. Такая модель преемственности этнического самосознания по отцовской линии была очень удобна при активной экспансии этноса, когда, несмотря на неизбежную в таких условиях генетическую ассимиляцию расширяющегося этноса, в социально-культурологическом плане такой этнос сохраняет свою целостность. И наоборот, для предотвращения культурологической ассимиляции статичного этноса с ассимилированным ареалом гораздо удобнее сохранять этническую преемственность по материнской линии, как, например, у евреев. В любом случае наименее устойчивым будет тот этнос, в котором идентификация будет происходить исключительно по крови. Секрет устойчивости этносов состоит, в том числе, и в их несумативности, и из ребенка, рожденного англичанином и француженкой, не выйдет англофранцуза.

Самосознание этноса ("душа этноса").

Важнейшее и определяющее условие этнической идентификации. Там, где нет дихотомического отношения "мы–они", там нет этноса. Конечно же, самосознание, когда оно уже утвердилось, не только определяет все прочие этнодифференцирующие признаки, но и в некоторой степени и само начинает определяться ими. Поэтому первичная роль этнического самосознания тоже далеко не абсолютна. Таким образом, этнос – это, прежде всего, когнитивная категория, но она не сводится к простой сумме элементов самосознания каждого его представителя, а является целостным интегрирующим началом, в основе которого и лежит самосознание, закрепляемое конструктивистскими и инструменталистскими элементами этнической идентичности.

Можно еще упомянуть систему диагностирования этносов, основанную на определенных хозяйственно-культурных типах [59, с.3–16], монголы: кочевники и скотоводы; чукчи: оленеводы и охотники и т.д. Однако данный критерий не только вторичен, но и практически никогда четко не работает в пределах одного этноса. Этнос может характеризоваться преобладанием определенного хозяйственно-культурного типа, но хозяйственно-культурные типы не могут характеризовать этнос.

Таким образом, можно дать следующее определение этноса: этнос – это общность людей, объединенных единым этническим самосознанием, т.е. осознанием как своей общности, так и отличия от прочих народов, и на основе самосознания формирующих ряд прочих вторичных этнодифференцирующих признаков: язык, систему собственной идеологии, этики, права и единых норм поведения.

2. Теория этногенеза Гумилева

Гумилев предложил своеобразную популяционно-энергетическую модель этногенеза. В своих теоретических построениях он исходил из следующих предпосылок.

1. Этнос – физическая энергозависимая система.

2. Как и во всякой энергозависимой системе, все процессы в ней требуют притока энергии. Основным источником энергии этноса является пассионарность, под которой понимается "непреодолимое внутреннее стремление (осознанное или чаще неосознанное) к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели (часто иллюзорной)" [44, с.48].

3. Пассионарность, в свою очередь, питает солнечная, либо космическая энергия.

4. Формирование макроэтносов и некоторых этносов обязано периодическим выбросам такой энергии (пассионарный толчок), в результате которых внутри старого этноса образуется консорция, в которой объединены члены этого этноса с высокой пассионарностью. И именно экспансия этого этнического пассионарного ядра служит началом формирования новой макроэтнической группы.

5. Пассионарность – это генетически обусловленный признак, а пассионарный толчок – это мутаген, приводящий к мутации, образующей ген пассионарности.

"Пассионарность", – понятие, которое впервые ввел Гумилев, это, безусловно, важная веха в развитии этнологии. Введение нового параметра, характеризующего динамику этногенетических процессов, позволило разрешить многие ранее не решенные вопросы. Почему некоторые народы ведут весьма активную культурологическую и военную экспансию, некоторым пассионарности хватает лишь на сохранение накопленного потенциала, а некоторые уже настолько пассивны, что не способны сохранить уже достигнутое этническое единство и занимаемую территорию? Также пассионарность может разниться и в отдельных личностях.

Однако идея пассионарности является одновременно и самым слабым местом в его концепции. Она создает столько же противоречий, сколько и разрешает. Каков механизм пассионарных толчков? Что является носителем пассионарности? Гумилев считает, что признак пассионарности закладывается на генном уровне. Тогда каким образом этот ген может так быстро распространяться? Гумилев считает, что после пассионарного толчка происходит мутация, приводящая к образованию гена пассионарности, ссылаясь при этом на работу известного американского астронома Джона Эдди, который составил график солнечной активности за последние 5000 лет [60, с.315–329]. Гумилев считает, что "все датированные пассионарные толчки хронологически совпадают с минимумами солнечной активности либо с периодами ее спада. При уменьшении солнечной активности защитные свойства ионосферы снижаются и отдельные кванты или пучки излучения могут достигать земной поверхности. А жесткое излучение, как известно, вызывает мутации" [54, с.559]. О совпадении здесь говорить сложно, модельные построения Эдди и Гумилева весьма субъективны, но вот противоречий такая модель этнического мутагенеза создает множество.

Во-первых, более общепринятым является мнение, что не спад, а возрастание солнечной активности стимулирует мутационные процессы и напряжение социальной активности [61].

Во-вторых, каким образом спад солнечной активности вызывает рост мутаций именно на определенных осях пассионарных толчков? Если эти оси зависят от магнитного поля земли, как считает Гумилев, то и тогда непонятно несоответствие их направлений с направлениями магнитных полей. Гумилев почему-то считает, что такое совпадение есть, однако углядеть общность изображенных им осей пассионарных толчков с геодезическими линиями Земли совершенно невозможно. Поэтому неудивительно, что уже в более поздних работах Гумилев видит источники пассионарных толчков не в солнечной активности, а в энергии космоса, когда сгустки неведомой энергии, пришедшие из глубин Галактики, ударяют, словно плетью по шару нашу многострадальную Землю. "Сразу можно отбросить солярную гипотезу, ибо Солнце освещает одновременно целое полушарие, а не узкую полосу шириной 200–300 км. ...Остается неотброшенной одна гипотеза – вариабельное космическое облучение. Пока она не может быть строго доказана, но зато и не встречает фактов, ей противоречащих" [62, с.319–320]. Впрочем, все равно не понятно, каким образом это "неизвестное пока излучение в оптической части спектра" может ориентироваться якобы только по геодезическим линиям. Трудно спорить, когда ссылаются на неведомые силы, однако известно, что мутационный процесс, как и всякие бифуркации, стохастичен по сути. До сих пор еще не удавалось выделить ни одного физико-химического фактора, который приводил к какой-либо конкретной мутации. Электромагнитное облучение гена пассионарности, если такой и существует, в равной мере может привести к мутации как увеличивающей пассионарность, так и уменьшающей ее. Но даже если в результате мутации образовалась область, в которой увеличилось число носителей гена повышенной пассионарности, непонятен механизм, по которому этот признак может быстро распространиться. Каким бы не было сильным мутагенное воздействие, мутации всегда возникают только в незначительной части популяции, этот факт признается и Гумилевым [44, с. 73]. К тому же мутации, за редким исключением, рецессивны, поэтому носители этой мутации пассионариями не будут, пока в результате браков между двумя носителями этого гена не появится потомство с гомозиготной аллелью по данному признаку. Общеизвестно также, что распространение нового гена, образовавшегося в результате мутации, возможно только в замкнутых областях, в которых миграционный пресс минимален [30]. Но тогда распространение этого гена внутри этноса не может превышать его максимально возможный генерационный прирост.

Гумилев приводит пример, когда праславяне в результате пассионарного толчка всего за 150 лет развились в славянский суперэтнос, "маленький народ, живший в современной восточной Венгрии, распространился до берегов Балтийского моря, до Днепра и вплоть до Эгейского и Средиземного морей, захватив весь Балканский полуостров. Как же они могли так быстро размножиться? Да очень просто. Эти праславяне, захватывая новые территории, очевидно, не очень стесняли себя в отношении побежденных женщин. Ведь при таком процессе много мужчин не требуется. Важно, чтобы было много побежденных женщин, и демографический взрыв будет обеспечен" [44, с.77]. Если предложить такую, сугубо биологическую модель первичной этнической экспансии, тогда не только ген пассионарности, но все этнодифференцирующие генетические признаки неизбежно будут ассимилированы в океане чуждых генов, как это произошло, например, с булгарами на Балканах. А ведь невозможно даже усомниться, что завоеватели хана Аспаруха были на пике пассионарной активности. Независимо от того, кто из родителей является завоевателем и представителем этноса, испытавшего пассионарный толчок, потомство унаследует в равной мере гены обоих родителей. Во втором поколении потомство экспансирующегося этноса будет иметь уже 25% его генов, в третьем – 12,5% и т.д.

Впрочем, на неизбежность культурологической ассимиляции в случае экзогамии совершенно недвусмысленно указывает и сам Гумилев: "...эндогамная семья передает ребенку отработанный стереотип поведения, а экзогамная семья передает ему два стереотипа, взаимно погашающих друг друга" [54, с.112]. Но если предложить культурологическую модель этнической экспансии, при строго патриархальной схеме этнической самоидентификации по отцовской линии, тогда, если этнический пассионарный импульс был достаточно высок, этнос действительно может лавинообразно распространиться. Для экспансирующихся этносов главное – сохранить преемственность идейного ядра первичной этнической культуры. Но поскольку в случае эндогамных браков даже при большом количестве детей в семьях темпы роста этноса будут незначительны, динамично развивающиеся этносы предпочитают расширяться посредством экзогамии. И не столь важно, что в результате неизбежной при этом генетической ассимиляции от антропологической основы первичного этнического ядра практически ничего не останется. Главное, чтобы национальная идея распространялась неразрывной цепью по отцовской линии.

Возможен и более радикальный вариант этнической экспансии, когда целые народы в результате культурологического поглощения механически включаются в этническое ядро расширяющегося этноса. Как это было при поглощении тюркских кочевых племен монголами во времена Золотой Орды, и даже расовые барьеры не были тому достаточной преградой. Для этого необходимо, чтобы уровень пассионарной активности поглощаемых этносов был невысок и давление расширяющегося этноса превышало естественные защитные барьеры поглощаемых этносов. Праславяне во времена пассионарного подъема распространяли, прежде всего, не гены, а собственную этническую культуру. Если принять такую культурологическую модель этнической экспансии, в отличие от генетической, тогда проблема сверхвысоких темпов распространения малого этноса, испытавшего пассионарный толчок, отпадет сама собой. Но в этом случае неизбежен вывод, что пассионарность в большей степени социальный феномен, нежели наследственно-генетический. Необходимо также признать приоритетную роль этнического самосознания в процессах этногенеза, с чем Гумилев категорически не согласен.

Генетическая экспансия посредством экзогамных браков бурно расширяющегося этноса не только не может служить средством этнической экспансии, как считает Гумилев, но напротив, способствуя генетической ассимиляции, может способствовать резкому снижению темпов этнического роста. Поэтому этносы на пике пассионарной активности максимизируют не столько собственные гены, сколько собственную уникальную этническую культуру. Культурологическая экспансия, в отличие от экспансии генетической, приводит не к ослаблению, а к укреплению этнического ядра. Но культурологическая экспансия по мере снижения пассионарной активности также постепенно прекращается, и этнос замыкается внутри себя. Одним из признаков такого спада активности является введение жестких таможенных барьеров на вывоз художественных ценностей. Бурно развивающаяся культура, напротив, гордится тем, что их достояния искусства, вливаясь в мировую культуру, тем самым расширяют духовные барьеры этноса.

Генетическая ассимиляция при продолжительном существовании малых этносов не только неизбежна, но и необходима. В противном случае народу грозит вырождение вследствие все большей гомозиготации генома и снижения пластичности, поскольку продолжительная эндогамия ведет к снижению изменчивости. Крупным этносам вырождение, даже в случае полной эндогамии, не грозит, но и в них генетическая ассимиляция неизбежна. В связи с высокой амбициозностью такие народы, расширяясь, принимают под свое крыло все больше народов, и даже если генный обмен с ними будет минимален, на протяжении длительного периода неизбежна практически полная генетическая ассимиляция. Тем более что в условиях постоянных миграций увеличивается не только число межэтнических браков, но и случайных сексуальных связей. Здесь можно найти аналогию с элементарной диффузией. Если нет условий, направленных на поддержание различных градиентов концентраций, две жидкости в одном сосуде с течением времени неизбежно перемешаются до гомогенного состояния. Поэтому ни о какой, даже относительной генетической чистоте народов и даже рас говорить не приходится, гораздо важнее, чтобы дух народа не ассимилировался.

Не меньше противоречий создает энергетическая модель этногенеза Гумилева. Темперамента одних этносов хватает на мировую экспансию, другие же не в состоянии даже сохранить остатки реликтовой культуры. Гумилев интуитивно видит в этом различную энергетику этносов. Но в чем заключается эта энергетика, у него нет определенного ответа. Как на вероятные источники, он ссылается на биополя, космическое излучение и солнечную радиацию, которая, согласно В.И. Вернадскому, преобразуется в физико-химическую "энергию живого вещества" Земли. Апеллируя к закону сохранения энергии, он предполагает, что для толчка этнических процессов необходим приток энергии, каковым и является пассионарный толчок. Однако генетическую мутацию, даже если она и приводит к появлению гена наследования более высокой активности, ни в коей мере нельзя считать аккумулятором этой энергии. Можно, конечно, предположить, что ген пассионарности определяет признак, контролирующий постоянный приток этой энергии, что еще более немыслимо, во всяком случае, тому нет никаких научных подтверждений. В любом случае это не согласуется с основной идеей Гумилева, согласно которой этническая активность определяется редкими кумулятивными выбросами энергии, которая в течение многих поколений постепенно им растрачивается. В частности, он пишет, апеллируя к теории неравновесных структур И.Пригожина: "Возникающая структура всегда ведет себя иначе, нежели прежняя, уже растратившая первоначальный импульс и близкая к равновесию со средой. Значит, импульс начало процесса диссипации, ведущей систему к неизбежному распаду" [63, с.238].

Какие реальные источники энергии служат двигателем генезиса этносов? Да в общем-то те же, что и для отдельных людей. Источником энергии для мускульной работы, впрочем, так же как и для мыслительной, служит биохимическая энергия, которая заключена прежде всего в ковалентных химических связях потребляемых человеком питательных веществ. Вся земная биомасса, хранящая запасы энергии в АТФ и других нуклеиновых кислотах, жирах, углеводах и в меньшей степени в белках, обязана своим энергетическим запасам фотосинтезу, т.е. фактически световой энергии солнца. Первичная биопродукция, прежде чем пойти в расход по различным трофическим уровням, синтезируется растениями и сине-зелеными водорослями. Только этим и исчерпываются все необходимые источники энергии для жизни, о которых писал Вернадский [64, с.283], за весьма несущественными исключениями (хемосинтез, термальная энергия, синтез витамина D и др.). В этом и кроется разгадка формального нарушения первого начала термодинамики. Некоторые люди имеют более высокую энергетику не в результате аккумуляции какой-то мистической космической энергии, а попросту в результате внутренних качественных особенностей, частично наследственно, частично социально обусловленных. Компенсируются же повышенные энергозатраты попросту за счет биохимической энергии, восполняемой за счет роста потребления пищи или более эффективного его расходования. Конечно же, было бы непростительным упрощением сводить взрывы этнической активности к элементарному росту потребления пищи, это лишь средство восполнения повышенной активности, толчок же пассионарности надо искать в другом. Однако это избавляет нас от поиска источников восполнения энергетических затрат.

Конечно же, стоит при этом учитывать, что все это верно только лишь при анализе внутренних источников энергетической активности. Человек тем и отличается от животных, что он может привлекать также и внешние энергетические источники. Именно поэтому человек, потребляя биопродукции в общем вполне соизмеримо со многими животными, неизмеримо более активен в процессах преобразования биосферы. Решение надо искать в человеческом разуме, являющемся мощным антиэнтропийным фактором в биосфере земли. Согласно Вернадскому, "человеческий разум, который не является формой энергии, а производит действия, как будто ей отвечающие" [64, с.272]. Разум может создать модель с более высоким КПД, затратив на ее производство значительно меньше труда и энергии, чем будет в результате сэкономлено. Значит, и разум, и этническое самосознание в том числе, может сделать качественный рывок в преобразовании себя и окружения, даже не привлекая для этого дополнительных источников энергии. И каким бы идеалистичным и антинаучным не казалось это утверждение, разум созидателен уже хотя бы потому, что он хранит и творит в себе полезную информацию. Ведь информация – величина, обратная энтропии, согласно известному определению Винера и Шеннона. Однажды полученная полезная информация может передаваться в дальнейшем практически без дополнительных затрат энергии. И несмотря на то, что энергозатраты человеческого мозга просто чудовищны, негэнтропийная, созидательная роль человеческого разума неизмеримо выше, но и здесь нет никакого нарушения закона сохранения энергии. Мощная преобразующая роль антропогенного фактора вовлекает все новые и новые внешние источники энергии. На определенном этапе развития обществу для дальнейшего роста уже не достаточно простой мускульной энергии, и оно начинает привлекать дополнительные источники. Человеком, как и этносами, движет их внутренняя энергия, внешняя же, получаемая посредством технологий, может лишь служить дополнительным источником благосостояния народов.

Важно также отметить, что пассионарную энергию этносов нельзя отождествлять с энергией созидающей. Пассионарии с не меньшим успехом могут использовать свою повышенную активность на разрушение. Отец-пассионарий создал мощную экономическую империю, а его сын с не меньшей энергией, достойной лучшего применения, промотал отцовское состояние. Такой пассионарий гораздо опасней любого субпассионария. Поэтому повышенной пассионарности недостаточно для толчка этногенеза, для этого необходимы соответствующие условия для направления этой пассионарности в нужное русло.

По всей видимости, не случайно основные идеи его концепции пришли к Гумилеву в конце 30-х годов. Ему не понаслышке пришлось узнать, как государственная машина может избавляться от своих лучших сынов, обедняя генофонд. Значит, если в определенные периоды истории этнический генофонд обедняется, то и должны быть периоды резкого подъема качества генофонда. И хоть в его работах нет никаких упоминаний о сталинских репрессиях по вполне понятным причинам, по-видимому, именно они навели его на эту мысль. Может быть, в определенные периоды истории "естественный отбор" продолжает действовать? Здесь все значительно сложнее. Во-первых, талант – это не только гены, это еще и определенная благотворная среда для полного раскрытия потенций талантливости, это еще и удача. Выдающиеся представители человечества – это только малая часть потенциально (генетически) талантливых, и репрессии могли сказаться на генофонде только этой малой части. Думается, что даже среди заслуженно выдающихся людей встречаются и такие, кто, не имея никаких особых генетических предрасположенностей, добился многого одним старанием и упорством. Во-вторых, человек реализует свою талантливость и приобретает известность уже в сравнительно зрелом возрасте, а к тому времени он обычно успевает оставить свои гены в детях. В-третьих, талантливые люди, как правило, более интересны своей незаурядностью, поэтому если они и в большей степени попадают под пресс "естественного отбора", то тогда "половой отбор" должен это компенсировать. У них меньше шансов выжить, но больше оставить потомство. Впрочем, скорее оба этих фактора слишком стохастичны для человека, чтобы их можно было считать детерминантами эволюционного процесса.

Но если генофонд талантливых людей обедняется репрессиями, тогда каким образом пассионарные толчки могут способствовать талантливости. Если и можно себе представить мутаген, вызывающий мутацию, способствующую возрастанию энергетической активности человека, то в отношении талантливости такое даже представить невозможно. Гумилев пишет: "Если же наше мнение не найдет подтверждения, то, значит, прав Тойнби, полагающий, что талантливость и энергия возникают сами, как только в них появляется нужда" [65, с. 203]. Талантливые люди есть всегда и во все эпохи, но только те пассионарии, которым посчастливилось родиться в нужное время и в нужном месте, являются миру во всем своем великолепии. Кто знает, сколько Кромвелей, Эйнштейнов и Робеспьеров умерло своей смертью, так и не узнав о своей гениальности? Трагедия угасающих культур не в отсутствии талантов, а в их невостребованности.

Пассионарная концепция этногенеза Гумилева является попыткой раскрытия причин формирования основных суперэтнических групп и небольшой части этносов. Он считает, что таких пассионарных толчков в исторический период человечество испытало девять, первый в XVIII веке до н.э., а девятый в XIII веке нашей эры. В результате последнего пассионарного толчка образовались такие молодые этносы, как эфиопы, турки-османы, литовцы и великороссы [62, с.313–317]. Конечно же, нельзя объяснить все этническое многообразие человечества столь редкими энергетическими выбросами в биосферу. Поэтому Гумилев, наряду с данной концепцией, признает вправе на существование и традиционным концепциям этногенеза в результате дифференциации этносов от консорций к конвиксиям и далее от субэтнических образований к новым этносам. Гумилев убедительно и последовательно описывает механизм формирования различных этнических групп (консорции [31], конвиксии [32], субэтнос и этнос), как естественные результаты системной дифференциации [54, с.134], но при переходе к анализу формирования таких макросистем, как суперэтнос, он считает уже, что "характер их возникновения иной". Если консорции при определенных условиях могут развиться до конвиксий, конвиксии до субэтнических групп и последние, в свою очередь, могут перерасти в самостоятельный этнос, почему же тогда суперэтносы нельзя представить как результат интеграции сосуществующих этносов? Все нижестоящие этнические подразделения не нуждаются для своего формирования в пассионарных толчках, а супеэтнические макросистемы просто не могут без них обойтись.

По Гумилеву, формирование субэтносов является естественным следствием стремления этносов к самосохранению, поскольку "некоторая сложность структуры повышает сопротивляемость этноса" [44, с.34]. Здесь кроется весьма распространенная телеологическая ошибка. С одной стороны, действительно, дивергентная эволюция, когда система, распространяясь, дробится, дифференцируясь на все более мелкие и все более различающиеся между собой подсистемы, имеет всеобщий характер в сложных эволюционирующих системах, но с другой – системная дифференциация имеет не целевую, а причинную природу. Можно, в частности, утверждать, что формирование новых видов живых организмов связано не со стремлением биосферы ко все большей устойчивости (биосфера это не ноосфера, у нее нет разумного начала и она ни к чему не может стремиться), а просто в каждом конкретном случае дифференциация есть следствие адаптации к частному. Механизм дивергентной эволюции в живой природе заключается в адаптивной радиации. Адаптивная радиация – следствие, во-первых, адаптаций к различным условиям среды, и, во-вторых, что еще важнее, следствие внутривидовой конкуренции, поскольку конкуренция особенно сильна между представителями одного вида, постольку видовая дивергенция непременно ведет к ослаблению конкуренции.

Каков же механизм дивергентной эволюции этносоциальных групп? По Гумилеву, он заключается в изоляции отдельных консорций и конвиксий, в результате которой они перерастают в субэтнос, а тот соответственно в этнос. Все же изоляция консорций и конвиксий – это не механизм образования субэтносов, а условие, причем необходимое, но не достаточное. Иначе как объяснить, что в одних случаях изоляция приводит к образованию нового субэтноса, а иногда и этноса, в других нет. Заметим, что Гумилев здесь не ссылается на пассионарные толчки, поскольку этим он объясняет образование главным образом только лишь макроэтнических систем – суперэтносов. Дальнейшая дифференциация суперэтноса на этносы, субэтносы и т.д. идет по собственным законам. Таким образом, им предлагается только лишь макроэволюционная модель этногенеза. Существование микроэволюционной модели лишь постулируется, и ей предоставляется вторичная роль. Заметим, что макроэволюционная модель биологической эволюции базируется на модели микроэволюционной, а не наоборот. Если предположить аналогию эволюции биологической с эволюцией этнической, в чем Гумилев не сомневается, часто даже несколько преувеличивая их общность, тогда и здесь должна быть та же закономерность. Следовательно, этногенез должен сводиться, в конечном счете, к микроэволюционной адаптивной радиации этносов в субэтносы, консорции и конвиксии, которые постепенно, при соблюдении ряда условий, включая, разумеется, и изоляцию, должны перерасти в самостоятельные этносы. Нам следует сконцентрироваться на поиске этих условий, и тогда такой механизм в общем виде будет ясен.

В целом такая микроэволюционная модель этногенеза, предложенная Гумилевым, достаточно очевидна, но могут ли консорции и конвиксии служить основой для формирования самостоятельных субэтнических групп? Ведь в них, по сути, выделяется особый тип прослойки общества, основанный на материальном благосостоянии, профессии или каком-либо специфическом образе жизни. Данные группы частично изолированы от остальной части собственного этноса, но достаточна ли такая изоляция для возможности формирования самостоятельных субэтнических образований? Ведь изолирующие барьеры между различными социальными группами внутри этносов весьма условны. Купец мог обеднеть и влиться в многочисленное племя простых горожан, или наоборот, купить дворянство и соединиться с высшим светским сословием. Точно так же изолирующие барьеры, например охотников-старателей или поморов-мореплавателей, весьма подвижны и условны. Уровень их внутреннего самосознания явно недостаточен для развития до ранга субэтноса, и тем более самостоятельного этноса. Все известные этносы были образованы в результате территориально-политической изоляции, когда часть территории, занимаемой этносом, отторгалась другим государством или значительно реже в результате изоляции географической. И неизвестно, в общем-то, ни одного случая, когда представители какой-либо профессии или сословия образовывали самостоятельный этнос. Ведь любая профессия предполагает специализацию, а любая специализация труда порождает зависимость от представителей других профессий. Значит, изоляция, столь необходимая для развития внутреннего самосознания здесь, по сути, невозможна. Господа зависят от своих рабов, рабы стремятся стать господами, где уж тут развиться уникальному самосознанию. Разве хотя бы одна консорция пуритан, квакеров, баптистов, роялистов и т.д., иммигрировавших в Америку, образовала самостоятельный этнос? Нет. Все они явились основой для формирования единого американского макроэтноса [33]. И если в некоторых североамериканских этнических группах прошлые этнические корни еще довольно сильны, то в этом есть заслуга стойкости их этнического самосознания и сохранения связи диаспор с прародиной, а вовсе не далекое эхо тех консорций первопроходцев, которые хоть и чтятся потомками, но не несут самостоятельной этнической ценности. Впрочем, конфессиональные консорции иногда могут порождать самостоятельные этносы, но только в тех случаях, когда ограничения экзогамии в таких группах достаточно жестки и устойчивы в исторической перспективе, что бывает сравнительно редко. Поэтому часто поликонфессиональные этносы могут веками сосуществовать, не распадаясь на отдельные самостоятельные народы.

Гумилев признает активную роль этноса только в плане недопущения возможности уйти со сцены мировой истории раньше положенного срока. Провиденциализм его концепции заключается в том, что фазы развития этносов определены довольно жестко, весь путь этнос проходит за 1200–1500 лет. Изменить ничего нельзя. Согласно воззрениям Гумилева, есть только одна возможность продлить срок существования этноса, если этнос перерастает в реликтовую культуру (мемориальная фаза этногенеза), при условии, если ему удается достичь гармоничного равновесия с образующим ландшафтом. Впрочем, это в чем-то равносильно гибели этноса, поскольку реликтовая культура малочисленна, пассивна и статична. В действительности этнические фазы развития варьируют значительно сильнее, от нескольких сотен лет до нескольких тысячелетий. Все зависит от размеров этноса (в малых этносах этническое развитие, значительно интенсивнее, а значит, и старение наступает раньше), а также от темпов развития. Замедлив темпы роста потребностей, человек может замедлить старение этноса. К сожалению, сейчас чаще наблюдается обратная тенденция, как правило, под влиянием более "цивилизованных" соседей, молодые культуры, быстро усваивая все хорошее и равно плохое, что присуще культурам зрелым, сами тем самым ускоряют свое старение. Даже человек в силах существенно повлиять на срок собственной жизни, культуры же значительно более изменчивы и пластичны. Главным образом все зависит от того, какой путь развития выберет этнос: интенсивный либо экстенсивный. Как писал Тойнби: "Догматически твердить вслед за Шпенглером, что каждому обществу предопределен срок существования столь же глупо, как и требовать, чтобы каждая пьеса состояла из одинакового числа актов" [66, с. 179].

Достоинства концепции Гумилева

Главной и наиболее содержательной частью концепции Гумилева можно считать идею пассионарности.

Благодаря необычайной эрудиции и трудоспособности Гумилеву удалось создать действительно интересную и масштабную концепцию, по глубине охвата сопоставимую даже с тойнбианской.

Органический подход к этногенетическим процессам. Этносы, как и все живое, рождаются, развиваются и умирают.

Гуманизм его концепции. Нет этносов низших и высших, есть только этносы на пике развития либо уже прошедшие его.

Неординарность и независимость концептуальных построений. С его идеями можно и хочется спорить, можно с ними не соглашаться, но трудно оставаться равнодушным к ним.

Недостатки

Механизм пассионарных толчков необоснован. В частности, непонятен источник энергетических импульсов, способ аккумуляции их человеком и механизм генетического всплеска пассионарности.

Географический детерминизм. Образующий ландшафт, в его концепции, имеет определяющее значение не только для формирования этносов, но и для их существования. Тем самым ставится под сомнение одно из важнейших достижений человечества, отсутствие прямой зависимости от окружающей среды.

Излишняя биологизация этноэволюции и генетический детерминизм. Важное место в его концепции занимает механизм биологической самоорганизации – "естественный отбор". К тому же он настаивает на исключительно генетической, наследственной природе пассионарности. Генетические факторы в действительности являются определяющими в процессах биогенеза, в эволюции же человеческого общества генетические изменения не имеют направленного характера.

Провиденциализм. Гумилев приводит весьма жесткие сроки существования этносов: 1200–1500 лет. Допускается все же возможность неограниченного существования этноса в том случае, если ему удается достичь состояния равновесия с образующим ландшафтом – гомеостаза (более подробно критический анализ пассионарной концепции Гумилева см. [67]).

3. Механизм этногенеза

По-видимому, механизм формирования этносов имеет бифуркационный характер. Под бифуркацией в синергетике подразумевают внезапное, скачкообразное и непредсказуемое изменение характера протекающих в системе процессов [68, с.147-153]. Сущность бифуркаций заключается в том, что сразу, после того, как накопление изменений в системе достигает какого-либо определенного критического порога, происходит резкий качественный скачок в ее содержании. При этом после прохождения критической точки, называемой точкой бифуркации, точно предсказать направление дальнейшего хода изменений в системе считается невозможным.

Например, в случае разделения водоема на две части неизбежно ограничение генетического обмена между разделенными популяциями гидробионтов (только той части флоры и фауны водоемов, которая живет и размножается исключительно в водной среде). В этом случае накопление различий, в результате мутаций, идет, как правило, быстрее, чем сглаживающая роль ограниченного обмена генами между ними (аллопатрическое видообразование). Такое ветвление ничего общего с бифуркацией не имеет. Нарастание различий, в принципе, предсказуемо, плавно и обратимо. Достаточно упомянуть, что если эти части водоема вновь объединятся, тогда все накопленные различия безболезненно и быстро сойдут на нет. Когда же к экологической изоляции популяций указанных частей водоема добавится генетическая изоляция, после того как нарастание подвидовых различий достигнет уровня видовых, дальнейшее нарастание различий значительно ускорится. И действительно, сглаживающее влияние, заключающееся в межпопуляционном генном обмене, в последнем случае окончательно прекратится в результате того, что здесь к географической или биотопической изоляции добавится репродуктивная изоляция. Разные виды, как правило, не скрещиваются. Одной из главных причин не скрещиваемости можно назвать невозможность конъюгации гибридных хромосом при мейозе, вследствие их несовместимости. Значит, накопление генетических различий достигнет точки бифуркации тогда, когда эти различия станут уже слишком значительными для возможности хромосомной конъюгации. Нелинейное, экспоненциальное развитие вновь образуемых видов приведет, в последнем случае, к столь резкому изменению устоявшегося экологического равновесия в цепях питания, что это может привести к самым непредсказуемым последствиям. Кстати, в данном случае "репродуктивная изоляция может быть не только результатом, но и в известной мере причиной дальнейшей дивергенции" [69, с. 18].

Но какое отношение все это имеет к этноэволюции? Человека нельзя полностью антиредукционистски отрывать от его биологической природы. И хотя природа самоорганизационных процессов в социальных системах качественно другая, общие закономерности сохраняются. Проще понять процессы этногенеза, сопоставив его с видообразованием. Этносы, конечно, не виды, но механизм этноэволюции в чем-то аналогичен видообразованию. Для иллюстрации такой общности проанализируем аналогичную ситуацию с изоляцией некоей группы людей от основного этноса. Накопление генетических различий в данном случае будет иметь второстепенное значение, значительно большую роль здесь приобретают язык, нравы, обычаи, традиции и т.п., т.е. самобытная культура этноса. Эволюционирует язык, трансформируются обычаи, нравы, видоизменяются этические принципы [34], и иногда может видоизменяться даже такая консервативная этническая ось, как религия. Стремление к созданию собственной автокефальной церкви связано, прежде всего, с желанием укрепить обособленность и независимость от праобразующего этноса. Если все эти изменения будут протекать в различных независимых частях одного этноса, неизбежно постепенное, эволюционное накопление различий. Но до тех пор, пока эти изолированные субэтнические общности не осознают себя в качестве отдельного и независимого этноса, указанные различия будут носить обратимый характер за счет генокультурной ассимиляции с образующим этносом.

По этой же причине накопление различий будет протекать чрезвычайно медленно за счет сглаживающего влияния смешанных браков, а также языковых и культурных заимствований. Но все в корне меняется после прохождения бифуркационного порога, который социально-этническая система проходит после осознания конкретной социальной группой себя в качестве самостоятельной этнической единицы (самосознание этноса). В последнем случае ассимилирующее влияние праэтноса в результате совместных браков, иммиграции и эмиграции резко сокращается. Важно при этом учесть, что основную изолирующую роль, предохраняющую формирующийся этнос от ассимиляции, играет не столько снижение числа смешанных браков, сколько это проявляется в стремлении к сохранению своей культурной самобытности и чистоты национального языка. Снижение заимствований в эпосе и фольклоре, сохранение традиций и обычаев и т.д. Биологические факторы переходят на второй план, уступая место социальным факторам. При этом после формирования этнического самосознания сразу включается целый комплекс защитных механизмов, сохраняющих достигнутую самобытность. И в общем-то вполне объяснимо, почему эти барьеры особенно жестки в молодых, малочисленных этносах и потому более подверженных ассимиляции. Запрет браков без родительского благословения, религиозная и этническая нетерпимость, целая система этических и даже законодательно закрепленных запретов – это далеко не полный перечень защитных механизмов. Все это – на языке синергетики – есть способы поддержания диссипативной системой, которой, безусловно, является этнос, квазиустойчивого равновесия или, что, впрочем, то же, устойчивого неравновесия. Если изолирующие барьеры исчезают до того, как была пройдена точка бифуркации, после которой накопленные различия принимают необратимый характер, тогда это может привести к самопроизвольной ассимиляции кандидата в новый этнос.

Приведем пример с казачеством, являющимся своеобразной субэтнической подгруппой русского этноса [35]. Здесь изолирующим фактором, способствующим этногенезу, являлось расположение исключительно на рубежах Российской империи или, во всяком случае, в ее наиболее опасных участках. Не менее существенным фактором изоляции являлись экономические льготы. С одной стороны, эмиграция ограничивалась чрезвычайно суровыми условиями в занимаемой казаками территории, с другой – иммиграция ограничивалась изнутри. Казаки ревностно охраняли свои привилегии. Что же помешало казакам выделиться в самостоятельный этнос? Ведь они не только не отпочковались от праэтноса, а, напротив, являются его этнонациональным ядром, наиболее ревностно охраняющим интересы русского этноса. По всей видимости, после формирования регулярной армии в России изолирующие барьеры снизились, поскольку в некоторых случаях слишком независимые казаки были помехой авторитарности Российской империи. Окончательный удар по формирующемуся этносу нанесла большевистская революция. Казаки, как известно, входили в число наиболее ревностных противников Советской власти и получили такой удар по своей самобытности, который сказывается до сих пор. Все это произошло до прохождения критического (бифуркационного) порога развития, и казачество так и не успело выделиться в полностью самостоятельный этнос. А вот воссоединение Украины с Россией произошло, напротив, уже после указанного критического бифуркационного порога. То же можно сказать и о чехах, и словаках, славянских народах Югославии, немцах и австрийцах. Южная Осетия и Абхазия, казалось бы, уже практически ассимилировались Грузией, однако последующие события показали, что самосознание народа гораздо сильнее кажущейся внешней этнической общности. Во всех случаях чем более жестка и интегрирована структура доминирующего этноса, тем сложнее преодолевается бифуркационный барьер, препятствующий выделению субэтноса в самостоятельный этнос.

Практически невозможно уловить ту грань, когда происходит бифуркационный скачок к новой этнической реальности, поскольку главный и определяющий критерий – этническое самосознание – весьма субъективен и относителен. Самосознание редко бывает одноуровневым, по одну сторону этнического самосознания лежит самосознание субэтническое, самосознание консорций и конвиксий, по другую – с этническим самосознанием соседствует макроэтническое самосознание, либо даже государственное или суперэтническое и конфессиональное ("мы купеческие", "мы поморы", "мы русские", "мы славяне", "мы россияне", "мы православные"). И далеко не всегда этническое самосознание бывает сильнее прочих. К тому же в критические периоды истории всегда возрастает самосознание того уровня, которое испытывает наиболее сильное давление извне, либо изнутри. Поэтому сложно уловить тот момент, когда самосознание субэтническое вырастет до уровня этнического. Косвенно эту грань обозначает появление нового этнонима, самоназвания этноса. Но и этот критерий нельзя считать полностью достоверным, поскольку субэтносы также иногда имеют собственный уникальный этноним, точнее его можно назвать субэтнонимом.

Итак, главным внутренним источником этногенеза является формирование нового этнического самосознания, главным же внешним источником можно назвать изоляцию. Какие же основные изолирующие барьеры могут быть источником этнических процессов? Основным внутренним источником такой изоляции является опять-таки этническое самосознание, поскольку именно оно заставляет отдавать предпочтение эндогамным браками и отдавать предпочтение собственным деятелям культуры, испытывать гордость за своих героев. Именно оно наполняет нас любовью к собственной культуре и языку. Самосознание не только следствие, но и источник этногенеза. Такое образование замкнутой причинно-следственной петли является характерным признаком нелинейных диссипативных систем. Очевидно, что высокий социальный статус этноса создает повышенный уровень привлекательности не только для членов данной общности, но и для потенциальных новых ее членов. Поэтому чем активнее развивается этнос, тем активнее идет привлечение новых членов и меньше потери собственных. Значит, нелинейный характер будет иметь как развитие этноса, так и его угасание.

Гумилев пишет: "В становлении первичного коллектива, зародыша этноса, главную роль играет неосознанная тяга людей определенного склада друг к другу. Такая тяга есть всегда, но когда она усиливается, то для возникновения этнической традиции создается необходимая предпосылка. А вслед за тем возникают социальные институты" [54, с.269]. И это, в общем, верно, но взаимная тяга людей не первична, она возникает как результат некоей общности, а общность эта возникает после того, как эта группа продолжительное время находилась в изоляции и в результате накопила общие черты и различия с прочими субэтническими группами. Именно осознание того, что они похожи друг на друга больше чем, на других, и создало эту взаимную тягу. Значит, первична не взаимная тяга неизвестно от чего вдруг возникающая, а изоляция и осознание общности, а это и есть этническое самосознание.

В биологии существует понятие – симпатрическая изоляция, это когда два близких подвида или две популяции, занимая одну территорию, тем не менее не смешиваются друг с другом. Часто это бывает следствием этологических (поведенческих) барьеров. Точно так же и самосознание этноса служит источником такой симпатрической изоляции при совместном проживании различных этносов на одной территории. И все же симпатрическая изоляция сама собой не может возникнуть, до формирования собственного этнического самосознания. Для образования внутренних этнических барьеров изначально необходимы барьеры внешние, основанные на внешней изоляции. В животном мире видообразование, как правило, связано с географической или с биотопической (как в описанном случае с разделением водоема) изоляцией. В этногенезе географические барьеры, как правило, играют значительно меньшую роль, поскольку для человека на Земле не существует непреодолимых препятствий. Но в некоторых случаях этнические процессы могут быть обусловлены географической изоляцией (острова, горный рельеф с непреодолимыми ущельями, изолированный материк).

И все же это не объясняет того, почему в наиболее благоприятных уголках Земли, где самым серьезным изолирующим барьером служит река, мы так же обнаруживаем весьма пестрый этнический состав. Это объясняется наличием гораздо более серьезных изолирующих барьеров социальной природы, и это, прежде всего, барьеры государственные. Можно привести множество случаев, когда именно государственные или же административно-территориальные барьеры способствовали формированию новых этносов.

В XIV веке Русь потеряла Киевское княжество, которое отошло частично Литве, частично Польше, и только в середине XVII века России удалось вернуть левобережную часть Украины. Трех веков оторванности от России оказалось достаточным для необратимого образования нового украинского этноса, и Украина воссоединилась с Россией уже в виде относительно независимой автономии. Правобережная часть Украины воссоединилась с Россией лишь в конце XVIII века, и, если бы не постоянные контакты Западной Украины с Восточной, здесь также мог бы сформироваться самостоятельный этнос. И именно поэтому уровень этнического самосознания в Западной Украине значительно выше. Примечательно, что антропологически, представители левобережной части Украины ассимилировались значительно сильнее, что не помешало не только сохранить уровень собственного этнического самосознания, но и повысить его. Это лишний раз доказывает, что для этнического единства биологическая (генеалогическая) общность играет весьма второстепенную роль, гораздо важнее общность духовная.

Аналогична ситуация и с белорусским этносом, который сформировался в XVI веке, после того как в течение двух веков был оторван от Руси. И, несмотря на то, что Белоруссия воссоединилась с Россией только в XVIII веке, белорусский этнос дивергировал значительно меньше от русского этноса. Видимо, это связано с тем, что на протяжении всего периода изоляции этнические контакты с Русью сохранялись, в частности, потому, что некоторые ее территории периодически отвоевывались Русью.

В малых этносах, в которых этнические процессы протекают по понятным причинам значительно быстрее, для этнической дифференциации требуется значительно меньше времени и достаточно частичной изоляции, связанной с весьма условными административно-территориальными границами.

Таким образом, этноэволюцию можно разделить на макроэтноэволюцию и микроэтноэволюцию. Макроэтноэволюция – это эволюция крупных этносов, суперэтносов и макроэтносов, к каковым можно отнести и нации крупных полиэтнических государств. Основными факторами макроэтнических процессов эволюции можно назвать государственно-политическую изоляцию и симпатрическую изоляцию на конфессиональной основе. Географическая изоляция играет значимую роль в макроэтногенезе только на уровне континентов. Впрочем, в Новое время ни один континент нельзя считать достаточно изолированным для этого. Для образования любой из названых макроэтнических групп требуются века. В процессах микроэтногенеза играют значимую роль уже значительно меньшие промежутки времени, в пределах нескольких десятилетий. Субъектами микроэтногенеза являются малые этносы и субэтносы. Здесь достаточными могут быть практически любые ландшафтные изолирующие барьеры, так или иначе затрудняющие свободное перемещение, такие, как горные ущелья, реки и т.д. Ярким примером микроэтноэволюции, как результата именно географической изоляции, может служить Дагестан, где на сравнительно небольшой территории проживает несколько десятков коренных народностей, что связано с изрезанностью значительной части территории Дагестана горными ущельями. Если говорить об изолирующих барьерах социального порядка, то здесь даже весьма условные границы автономно-территориального округа или штата могут оказаться достаточными.

Можно проиллюстрировать процессы микроэтногенеза на примере постепенного обособления двух осетинских субэтносов в самостоятельные этносы. Речь идет об иронцах и дигорцах. И хоть эти субэтнические общности не имеют общего этнонима на родном языке, а лишь на русском (осетины), говорить о том, что это самостоятельные этносы еще рано. Однако различная конфессиональная принадлежность этих субэтнических групп постепенно способствует все более глубокому их разобщению. Во времена Советского Союза религиозные различия были еще не существенны, но в Новое время они начинают играть уже все более значимую роль. И вот уже впервые, во Всероссийской переписи населения 2002 года, отмечены случаи этнического самоназвания "иронец" и "дигорец" в графе "национальная принадлежность". И хоть эти случаи еще редки, можно предположить, что эти субэтнические группы начали приближаться к необратимому порогу бифуркационного разделения. И это несмотря на то, что осетины, впрочем как и адыгские народы, никогда не отличались склонностью к радикальной религиозности. Иногда упоминают еще одну субэтническую общность осетин – "кударцы", или так называемые "южные осетины" (жители Южной Осетии). Кударский субэтнос – это не более чем миф, в действительности так себя называют лишь жители нескольких сел, при этом никак себя не обособляя от прочих иронцев как Южной, так и Северной Осетии [70]. Тем не менее частичная изоляция "южных осетин" со временем могла привести к их обособлению. Однако в настоящее время их вполне понятная тяга к России, как никогда ранее, способствует их интеграции с осетинами РСО–Алании.

В описанном случае, когда от великоросского этноса дивергировали украинский и белорусский этносы, по всем признакам можно констатировать, что это был макроэтногенез. Однако численность этих народов тогда не превышала численности современных малых этносов. Это противоречие только кажущееся. Указанные закономерности не являются застывшими и неизменными. Эволюционный подход необходим, в том числе и к самой эволюции. Биологическая эволюция все время ускоряется, точно так же и темпы этноэволюции постоянно возрастают. Ускорению этноэволюции ныне способствует большая скученность населения и высокая жизненная динамика. В наше время жизненные процессы протекают настолько интенсивно, что для достижения критического порога необратимости межэтнических различий требуется значительно меньшее время, и поэтому весьма условные барьеры могут оказаться достаточными.

Макроэтноэволюция прошлых времен имела еще одну важную особенность. Тогда единым этносом не могли ощущать себя достаточно большие группы людей, поскольку средства межличностных коммуникаций не были достаточно развитыми. А для того чтобы ощущать собственную сопричастность, нужна довольно тесная информационная связь, которая, конечно же, тогда была только на микроуровне. Тогда еще микроэтноэволюция была фактически неотделима от макроэтноэволюции. Поэтому понятие "римлянин" означало не больше, чем гражданин Рима, а "франк" не больше, чем христианин-католик. Крупные этносы и полиэтнические образования реально осознали себя единой нацией на государственном уровне лишь в XVI–XVII веках в Европе.

Кстати, в отношении биологического уровня развития материи еще отцы-основатели синтетической теории эволюции Симпсон и Майер подчеркивали, что видообразование протекает особенно интенсивно в малых изолированных популяциях. И здесь можно найти аналогию этногенеза с видообразованием. Конрад Лоренц в своем знаменитом труде "Агрессия" находил общность развития культур с видообразованием: "Развившиеся в культуре социальные нормы и ритуалы так же характерны для малых и больших человеческих групп, как врожденные признаки, приобретенные в процессе филогенеза, характерны для подвидов, видов, родов и более крупных таксономических единиц. Историю их развития можно реконструировать методами сравнительного анализа. Их взаимные различия, возникшие в ходе исторического развития, создают границы между разными культурными сообществами, подобно тому, как дивергенция признаков создает границы между видами. Поэтому Эрик Эриксон имел все основания назвать этот процесс "псевдовидообразованием" [18, с.86].

И так же, как для процессов видообразования играет решающую роль изоляция популяций, изоляция отдельных групп людей может способствовать выделению их в самостоятельный этнос. Частично такая изоляция связана с пограничными барьерами, ограничивающими эмиграцию и этнокультурную ассимиляцию. Но главное, такой изоляции способствует формирование особой формы самосознания нового уровня, самосознания государственного, которое сопоставимо и в некоторых случаях даже выше этнического. И если государственное самосознание настолько развивается, что вытесняет самосознание этническое на второй план, тогда формируется единый государственный полиэтнический макроэтнос, как, например, американская нация.

Государство является важнейшим этнообразующим фактором, поскольку государственный патриотизм, в ответственные для своей страны периоды, бывает часто выше этнического. Государства разделяют этносы, и в этих оторванных островках диаспор развиваются собственные этнические образования. Государства ассимилируют этносы в единую нацию. Государства сплачивают различные народы под общим флагом, заставляя забывать об этнических разногласиях. Государства имеют собственную душу, интегрирующую духовные начала различных народов и сплачивая их в единый кулак. Но когда этническое равновесие нарушается и уровень этнического самосознания начинает перехлестывать через край этнического равновесия, межэтнические распри могут взорвать государство изнутри. Поэтому стабильность в многонациональных государствах даже важнее внутриэтнических амбиций и нужно уметь усмирять национальный гнев, ставя государственные интересы выше этнических.

4. Пластичность: универсальный фактор эволюционного процесса

В основе самоорганизационных процессов лежит борьба между "порядком" и "хаосом", между созиданием и разрушением. Другой важной стороной эволюционных процессов является противоречие между изменчивостью и устойчивостью. Но эти противоречия вовсе не идентичны. Устойчивость нельзя отождествлять с порядком, а изменчивость – с хаосом. Устойчивость направлена не только на противодействие разрушению, но и на противодействие новому созиданию. Изменчивость, в свою очередь, способствуя разрушению, при определенных условиях способствует и прогрессу. Категорию, отражающую диалектический синтез устойчивости и изменчивости, характеризующую устойчивую изменчивость или изменчивую устойчивость, можно обозначить как пластичность.

Как отмечает Франциско Х. Айала, "популяция, имеющая большие запасы генетической изменчивости, окажется в более благоприятном положении в случае возникновения в будущем изменений в среде. Вопрос о количестве изменчивости, имеющейся в природных популяциях, представляет собой, таким образом, один из наиболее важных для биологов вопросов, поскольку от этого в значительной мере зависит эволюционная пластичность (курсив – Д.М.) данного вида" [71, с.41]. Следует только добавить, что количество изменчивости имеет важное значение не только в природных популяциях.

Пластичность в данном контексте можно охарактеризовать как меру изменчивости в пределах определенного порога устойчивости. Иными словами, пластичность определяет пределы изменчивости, при которых система еще способна сохранить свою целостность.

Такое расширенное понимание термина "пластичность", выходящее далеко за рамки приведенного классического определения, уже давно практикуется многими авторами. Мы только осуществили попытку дать строгое научное определение трансформировавшегося стихийно понятия "пластичность".

Пластичность варьируется от предельно релятивисткой среды – хаоса, в котором она максимальна, поскольку в хаосе ничто не ограничивает изменчивость – до предельно закоснелой системы, в которой любое, даже малейшее изменение, приводит к разрушению. В последнем случае пластичность фактически нулевая. В действительности это идеализированные состояния, и в любом конкретном проявлении мы имеем дело с промежуточными состояниями.

Статистическим выражением, наиболее близко характеризующим текущую пластичность, является показатель – коэффициент вариации Cv. В данном случае пластичность, как и коэффициент вариации, будет измеряться в процентах или в долях единицы. Если же пластичность отражать через такие статистические показатели вариации, как дисперсия (s2) или среднеквадратическое отклонение (s), тогда она будет выражаться посредством тех же метрических показателей, что и анализируемые признаки. Конечно, следует учесть, что данный показатель (Cv) отражает пластичность не системы в целом, а лишь одного конкретного признака. Методом многофакторного анализа, объединив показатели коэффициентов вариации различных свойств, можно выразить математически пределы вариабельности (текущая пластичность) для системы в целом, конечно, в огрубленном, формализованном виде, поскольку отразить весь спектр признаков для сложных эволюционирующих систем принципиально не представляется возможным. Общую же пластичность для эволюционирующих систем математически выразить вообще предельно сложно в связи с неопределенностью постбифуркационного развития. Можно только косвенно регистрировать эффективность нахождения ответов на меняющиеся вызовы среды и ширину спектра нахождения ответов на меняющиеся вызовы среды.

Пластичность можно определить как меру изменчивости и одновременно как меру устойчивости систем, определяющую ширину спектра потенциально возможных устойчивых состояний и, в конечном счете, пределы адаптационных возможностей сложных эволюционирующих диссипативных структур.

Таким образом, в стандартных условиях, типичных для конкретной эволюционирующей системы, под действием стабилизирующего отбора пластичность неизменно сокращается. И это тактически оправданно, поскольку наиболее эффективно функционирующими системами оказываются именно такие структуры, в которых наибольшая доля элементов удовлетворяет этим стандартным условиям. Казалось бы, системы под действием стабилизирующего отбора приближаются к оптимуму устойчивости. И это действительно так, но только в стабильных условиях, когда колебания внешних условий не смещаются в какую-либо сторону. В последнем случае элементы, имеющие показатели, далекие от среднестатистических, могут оказаться в оптимуме. Поэтому в крайних, по характеристикам пределов устойчивости, элементах заложен потенциал устойчивости в нестабильных условиях внешней среды. Гиперустойчивость для сложных эволюционирующих систем так же губительна, как и неустойчивость.

В реальности скрытая потенциальная пластичность значительно выше текущей, т.к. суммарную изменчивость точнее было бы подсчитывать с учетом элементов, не существующих в настоящий момент, но имеющих потенциальную возможность продуцирования системой. На примере живых систем это выражается в комплексе различных рецессивных признаков (признаки, присутствующие в наследственном аппарате, но проявляющиеся фенотипически только в гомозиготном состоянии), которые напрямую практически не влияют на текущую изменчивость популяции, но, проявляясь, могут резко ее повысить. Поэтому избирательного изъятия крайних элементов недостаточно для снижения пластичности системы. Это произойдет лишь тогда, когда система потеряет также и некоторые другие элементы, способные продуцировать те крайние, изъятые из выборки элементы. Иными словами, скрытая потенциальная изменчивость элементов позволяет возобновлять текущую изменчивость. Поэтому лишь непрерывное и достаточно длительное однонаправленное воздействие факторов среды способно реально снизить пластичность системы, что, впрочем, способно лишь замедлить темпы неизбежного динамического снижения пластичности. Например, допустим, что мы будем изымать из отары только черных овец. Черные овцы будут рождаться вновь, поскольку черный цвет заложен в генотипе некоторых белых овец. Но если это изъятие проводить на протяжении длительного периода, тогда мы снизим и текущую, и потенциальную изменчивость окраса.

Пластичность можно охарактеризовать как показатель, определяющий число потенциально возможных устойчивых состояний. Число адекватных решений устойчивости зависит как от условий внешней среды (характеристик образующей надсистемы), так и от внутренних возможностей системы. Число возможных бифуркаций всегда конечно, и, согласно Н.Н. Моисееву, неопределенность постбифуркационного развития частично детерминируется пределами ограниченного поля [73]. Как указывает А.П. Назаретян: "Синергетическое моделирование позволило строго доказать, что даже в точках неустойчивости может происходить не "все что угодно": количество реальных сценариев, называемых иначе параметрами порядка, всегда ограничено" [27, с.18]. В подтверждение ограниченности поля бифуркационных решений можно упомянуть о многочисленных случаях канализации развития, параллелизмов и конвергенции [36]. Косвенно эту ограниченность подтверждает и закон гомологических рядов Н.И.Вавилова [74]. В общественных структурах также мы нередко отмечаем случаи, когда многие общности принимают одинаковые, часто даже весьма специфические, решения независимо друг от друга. Если бы число бифуркационных решений было неограниченным, тогда вероятность нахождения общего пути была бы весьма ничтожной.

Оценить ширину диапазона постбифуркационных решений устойчивости довольно сложно, проще сравнить ее между родственными эволюционирующими системами. Именно ширина этого диапазона определяет конечный потенциал системного развития, который мы и характеризуем как пластичность. Пластичность системы представляется в виде множества потенциально возможных бифуркационных решений, приводящих к образованию достаточно устойчивых структур или в виде числа степеней свобод дальнейшего развития, причем не обязательно прогрессивного. Глубина возможного разрушения или упрощения системы, при которой она еще в состоянии сохранить свою целостность, также ограничивается пластичностью. Пластичность фактически является отражением ограниченности числа эффективных решений устойчивости. Пластичность отражает ограниченность допустимых пределов внешних условий, при которых система еще способна к достижению состояния квазиустойчивого равновесия. Иными словами, чем выше пластичность, тем при более высоких значениях катастрофического всплеска внешних условий среды система способна вернуться в свое изначальное (или близкое к изначальному) условно равновесное состояние.

Несмотря на некоторые возможности возрастания пластичности, в результате повышения разнообразия элементов в системе в целом следует признать, что пластичность имеет тенденцию к неуклонному снижению. Поэтому следует считать пластичность ограниченным ресурсом развития эволюционирующих систем. Можно привести множество примеров догматизации, стагнации, закостенелости, узкой специализации, консервативности как следствий динамического снижения пластичности и стабилизирующего отбора. Известно, к примеру, что реликтовые виды животных и растений характеризуются чрезвычайно низкой изменчивостью и, как следствие, могут существовать только в чрезвычайно узком спектре внешних условий (стенобионты). С последним свойством, кстати, связана и весьма высокая спорадичность ареалов стенобионтных реликтов, вплоть до обитания в единственной локализованной географической зоне (узкоареальные эндемики). Стенобионты, как известно, отличаются весьма низкими показателями коэффициента вариации (Cv) по большинству морфофизиологических признаков.

Любые системные структуры человеческого общества по аналогичным причинам, связанным с сокращением пластичности, с течением времени становятся все более консервативными и требовательными к стабильности. Растет непримиримость к левым и правым радикалам. В стареющих общественных институтах репутация и надежность компаний становятся приоритетней прибыльности.

Коренная революционная ломка научных парадигм, смена исторических фаз и многое другое объясняются несовместимостью накопившихся изменений со старой, глубоко интегрированной и потерявшей былую пластичность структурой. Поэтому следует особо подчеркнуть, что пластичность не ограничивает изменчивость как таковую, она лишь ограничивает ее в рамках конкретной системной структуры. Противоречия между утвердившейся устойчивостью и угасающей изменчивостью разрешаются после последующей бифуркации.

В музыкальной школе начинающий музыкант может переквалифицироваться и перейти, например, со скрипки на фортепиано, но после того как его профессиональные навыки достигнут определенного уровня, он в качественно ином профиле уже не достигнет даже сравнимого уровня мастерства. Для биологических систем это явление было описано Копом. По этому поводу можно упомянуть следующее высказывание В.А. Красилова: "Только неспециализированные, задержавшиеся в своем развитии могут дать что-то новое (Дарвина в детстве считали отсталым ребенком; Эйнштейн тоже приписывал свои открытия замедленному развитию). Словом, чтобы продвинуться вперед, надо отступить назад. Как человек набожный, Коп видел в этом подтверждение слов Христа: пока не станете, как дети, не попадете в царство божие" [75, с.19].

Пластичность человеческого сознания также не беспредельна, она ограничивается на нейрофизиологическом уровне всё возрастающим порогом возбудимости нейронов, а на уровне сознания – ростом консервативности сознания в результате формирования все более жесткого идейного скелета (возрастания кооперативности сознания). Наши знания постоянно подвергаются испытаниям, одни идеи подтверждаются, другие отсеиваются, как ложные. Таким образом, здесь действует тот же принцип селективного отбора. Многократно подтвержденные идеи включаются в структуру основополагающего аксиоматического скелета – гештальта. С течением времени аксиоматический скелет занимает все большую долю нашего сознания, формируются убеждения, которые мы никоим образом менять не согласны. Но жизнь меняется, и все чаще наши устоявшиеся идеалы входят в противоречие с новыми реалиями. Дело не только в количестве аксиоматических идей, но и в их кооперативной взаимозависимости. Отказавшись от одной из них, мы рискуем разрушить все, во что мы верили, потерять идейную опору всей нашей жизни. И чем старее сознание, тем ниже вероятность смены гештальта. Думается, что данные процессы не только неизбежны, но и необходимы, поскольку устоявшиеся идеалы являются основой устойчивости общества. Как писал Винер, "вся наша жизнь построена по принципу "Шагреневой кожи" Бальзака, и самый процесс обучения и запоминания истощает наши способности, пока жизнь не расточит наш основной капитал жизнеспособности" [28, с.192].

Развитие устоявшихся идей как на уровне индивидуального сознания, так и на уровне сознания общественного конечно же практически оправданно, но несет в себе и целый ряд отрицательных следствий. Стареющее сознание гораздо лучше защищено от ошибок, но оно и значительно менее способно продуцировать качественно новые внепарадигмальные идеи. Как отмечает Е.Н. Князева: "Активное допущение нерационального, даже глупых идей и мыслей есть механизм выхода за пределы стереотипов мышления и прорыва к новому" [76, с.77]. Не стоит только забывать, что все указанные закономерности носят статистический характер и старость подчас бывает пластичнее и мобильнее иной молодости. Закономерны процессы снижения пластичности, но их темпы и начальный потенциал могут сильно различаться.

Снижение пластичности имеет еще один немаловажный аспект в человеческом обществе. Как известно, в животном мире, да, впрочем, и у человека, осуществляется двойная стимуляция поведения. С одной стороны, это стимуляция к ограничению неудовольствия, с другой – к росту удовольствия. К чему приводит возрастание уровня жизни? К росту уровня потребностей, а значит, стимулы удовольствия неуклонно сокращаются. Стимулы неудовольствия также снижаются, поскольку они попросту все более нейтрализуются ростом благосостояния. Подобно прыгающему резиновому шарику, зажатому между двумя дощечками, между которыми расстояние все время сужается, снижение мотивационной пластичности человека принуждает его взаимодействовать во все более узком пространстве удовольствия–неудовольствия. Приливы страданий и радости, по образному выражению Конрада Лоренца, сменяющие друг друга по воле природы, спадают, превращаясь в мелкую зябь невыразимой скуки. "Возрастающая нетерпимость к неудовольствию – в сочетании с убыванием притягательной силы удовольствия – ведет к тому, что люди теряют способность вкладывать тяжелый труд в предприятия, сулящие удовольствие лишь через долгое время" [77, с.23]. Лоренц считает, что в этом одна из основных причин все большей инфантилизации западного человека. У человека развивается привычка к сильным и постоянно усиливающимся раздражителям, человек подобно ребенку теряет способность привязываться к чему-либо. Теряет способность опираться на прошлое и ориентироваться на будущее, им овладевает "неофилия", стремление к постоянному обновлению внешних мотивационных раздражителей удовольствия. Эти процессы выравнивания мотивационных стимулов Лоренц, по аналогии с известным термодинамическим парадоксом, назвал "тепловой смертью эмоций".

Исходя из концепции пластичности, вероятно, можно решить некоторые, ранее не решенные загадки. Почему передовые экономики развитых стран гораздо болезненнее реагируют на любые глобальные политические изменения в мире? Думается, ответ напрашивается сам собой.

Если факт динамического снижения пластичности на протяжении жизненного цикла какой-либо сложной эволюционирующей системы достаточно очевиден, то в исторической, филогенетической динамике снижение пластичности уже далеко не так однозначно. И в самом деле, после бифуркации система обновляется, сбрасывается отжившее, закостеневшее. Диссипативная структура возрождается в новом обличье. Бесстрастные часы бытия, по мере сокращения пластичности, приближают логический конец, но после бифуркации все как бы вновь возвращается "на круги своя" и бальзаковская "Шагреневая кожа" восстанавливает свой былой размер. Даже великий пессимист Шпенглер в закате античной, европейской или любой другой культуры видел только начало рождения культуры новой, столь же молодой и динамичной. И все же нельзя отрицать, что груз преемственности не может не ограничивать свободу развития новой структуры. Для полного обновления и полного освобождения недостаточно футуристического – "мы старый мир разрушим до основанья, а потом...". У основания не должно остаться ничего, включая и самих разрушителей, иначе все равно останутся коросты, тормозящие свободное саморазвитие. Новая культура наследует пережитки старой культуры, вновь образуемые биологические виды, сколь бы радикально они ни менялись, все равно сохраняют старую и, казалось бы, отжившую биологическую основу.

Фазовый переход только в системах неживой природы может приводить к полному обновлению. Одним из важнейших свойств биологических и социальных систем является преемственность достигнутого уровня порядка, следовательно, не остается ничего другого, как сохранять, хотя бы частично, структуры отжившие и потерявшие былую пластичность, или все начать с начала, уничтожив все до основания. Благодаря преемственности живые и социальные системы всегда сохраняют связь с прошлым. Для полного обновления цивилизации, к примеру, пришлось бы уничтожить не только основы политической, духовной и хозяйственной культур, но и все накопленные знания и даже людей – носителей архетипов ушедшей культуры. Отсюда становится понятной позиция Шпенглера, который, как известно, не признавал преемственности развития цивилизаций.

Вместе с тем развитие различных культур тесно взаимосвязано. Многие наиболее значительные достижения ушедших цивилизаций не просто аккумулируются человечеством, но и создают дополнительные условия формирования единой, интегрированной общественной структуры. Преемственность между культурами, пронизывающая невидимой нитью все ушедшие и существующие цивилизации, и формирует глубоко интегрированную целостность всей общечеловеческой культуры. Отрицание Шпенглером ценностной значимости преемственности культур сводит историческое развитие к механистическому кружению по одной и той же цепи побед, поражений, открытий и ошибок. Такого же мнения придерживается и Тойнби, которого многие несправедливо причисляют в сторонники теории автономных культур: "Если гибель одной цивилизации вызывает таким образом рождение другой, не получается ли так, что волнующий и на первый взгляд обнадеживающий поиск главной цели человеческих усилий сводится в конечном счете к унылому круговороту бесплодных повторений неоязычества? Для нашего западного мышления циклическая теория, если принять ее всерьез, сведет историю к бессмысленной сказке, рассказанной идиотом" [78, с.274]. Именно благодаря преемственности развития мы обнаруживаем во всех биосоциальных системах некое единство. Аристотель считал, что причина нескончаемости развития заключается в том, что возникновение нового есть уничтожение старого, но ведь известно, что в биологических и социальных системах старое всегда частично сохраняется.

Таким образом, базовая пластичность может только локально, частично возрастать за счет освобождения от наименее пластичных элементов (подструктур) и приобретения структур качественно новых и потому весьма пластичных.

Селективное изъятие преимущественно несредних элементов (свойств) системы не единственный фактор динамического (возрастного) снижения пластичности. Другим, вероятно столь же важным, фактором можно считать расширение, по мере развития и старения сложных эволюционирующих систем, глубины координационных межэлементных связей. Иными словами, рост интеграционной взаимозависимости подсистем (элементов) приводит к сокращению числа степеней свобод дальнейшего развития, снижает возможности внутренних перестроек. По мере расширения интеграционной взаимосвязи подсистем в системах, все большее число бифуркационных решений оказывается заведомо неприемлемыми с точки зрения сохранения состояния квазиустойчивого равновесия. В предельно интегрированных структурах взаимозависимость элементов и подсистем уже настолько возрастает, что глубокая реорганизация любой ее части может привести к разрушению всей системы по принципу карточного домика.

В организмических системах это проявляется, в частности, в снижении доли полезных мутаций, снижении регенерационной способности и глубины модификационной изменчивости, во все большей взаимозависимости в популяционных цепях питания и т.д. По этому поводу можно упомянуть и работу Ю. А. Жданова, Е. П. Гуськова и О. А Бессонова "Причины вымирания видов". В ней, в частности, обосновывается мысль о том, что вымирание видов – процесс не случайный (связанный, например, с бесхозяйственным отношением человека к природе или с катастрофами), а закономерный, "гибель видов млекопитающих и птиц за время исторического существования человека не является результатом чьих-то целенаправленных действий. Просто они исчерпали свой филогенетический срок существования: численность вида упала, сузился их ареал и снизилась адаптивность. Поэтому совершенно не существенно, как закончит жизнь последний представитель вида – погибнет от старости или от рук человека" [79, с.17].

В процессе интеграции общественно-политической структуры все сложнее проводить реформы, не вступающие в противоречие со сложившимися координационными связями. Наглядно это можно проиллюстрировать на примере попытки французского правительства ввести общемировую децимальную систему счисления времени (в минуте сто секунд, в часе сто минут и т.д.). При рассмотрении такой возможности выяснилось, что для этого пришлось бы не только заново переоснастить конвейеры часовых заводов, но и напечатать новые календари и карты (разметка карт на параллели и меридианы, также ведется на основе временного деления) и провести еще целый ряд сопутствующих реформ. Несомненно, в древнем мире данную реформу было бы провести значительно проще. Напротив, в наше время, когда интеграция общества достигла новых высот, все еще сложнее. Достаточно упомянуть, что даже, казалось бы, такая ничтожная задача, как решение проблемы двухтысячного года, обошлась миру в миллиарды долларов. Можно предположить, что проблема тысячного года была несколько скромнее. Трудно вообразить, насколько еще снизится пластичность общества в будущем, если процессы структуризации пойдут теми же темпами.

Согласно "теории перестроек", одной из важнейших составляющих современной "теории катастроф", величина ухудшения, необходимого для перехода в лучшее состояние, сравнима с финальным улучшением и увеличивается по мере совершенствования системы. Слабо развитая система может перейти в лучшее состояние почти без предварительного ухудшения, в то время как сильно развитая система, в силу своей устойчивости, на постепенное непрерывное улучшение не способна [80, с.101]. Исходя из вышесказанного, можно заключить, что системы, совершенствуясь, совершенствуют аппарат микроадаптаций и вместе с тем все сложнее поддаются макроадаптационным (ароморфозным) процессам, и в конечном счете наступает момент, когда необходимый порог ухудшения в процессе перестройки опускается ниже допустимого уровня, при котором система еще способна сохранить свою целостность.

А.М.Буровский также отмечает, что у сложной системы ниже порог летального воздействия, т.е. в целом прогрессивное развитие эволюционирующих систем приводит к росту их уязвимости, к сокращению сроков их бескризисного существования [81]. Такого же мнения придерживался и старейший русский этнограф С.М. Широкогоров: "Чем сложнее организация и выше форма специального приспособления, тем короче бытие вида" [51, с.118].

В природе, наряду с чрезвычайно изменчивыми свойствами, есть и практически неизменные признаки. Впрочем, это в равной мере верно и для человека. Каменный топор оставался в практически неизменном виде по меньшей мере 1 200 000 лет. Чрезвычайно устойчивой в своей базовой конструкции является и большая часть древнейших изобретений человека, многие из коих до сих пор сохранились в первозданном виде, тогда как самые современные изобретения устаревают, едва сойдя с конвейеров. Видимо, пластичность древнейших изобретений, которая выражается в определенном спектре функциональной применимости для человека, изначально была значительно выше. Тот же топор и ныне вполне удовлетворяет потребностям как полинезийского охотника, так и российского мясника.

Аналогичную картину можно наблюдать при рассмотрении определенных структур живых организмов. Те признаки, которые они приобрели еще у самых истоков органической эволюции, до сих пор чудесным образом сохраняются в неизменном виде, тогда как более поздние адаптивные свойства очень быстро, по геологическим масштабам, превращаются в изживший себя палеонтологический материал. Видимо, и здесь причина "живучести" та же, древнейшие свойства жизни хоть и малоизменчивы, но изначально нацелены на широчайший спектр адаптивности. И несмотря на то, что эти признаки по определению уже изначально менее изменчивы, реально, в филогенезе они оказываются значительно пластичнее. Дело в том, что эти признаки либо значительно менее зависимы от динамики изменений внешних условий, либо эти признаки изначально рассчитаны на широчайший спектр внешних условий. Например, внутренняя структура эукариотической клетки не меняется даже в деталях уже около двух миллиардов лет. Да в этом и нет особой необходимости, многоклеточные организмы адаптируются уже не на клеточном уровне, а на уровне конкретных адаптивных структур, для которых клетки лишь строительный материал и биохимический котел. Одноклеточным же формам вполне хватает высочайшего ресурса пластичности, который к тому же поддерживается на этом уровне посредством генной трансдукции для возможности адаптаций в пределах уже существующих клеточных структур. Как пишут К.М. Завадский и Э.И. Колчинский, "все эволюционные новшества капитального значения удерживаются с поразительной стойкостью в течение миллионов поколений, так, как это известно, например, для клеточных органелл и цитобиохимических циклов реакций... в некоторых отношениях эволюция на нашей планете завершена примерно два миллиарда лет назад, я имею в виду биохимический аппарат живого вещества, основных биохимических процессов" [82, с.77].

Фактически приобретение новых и все более сложных адаптивных структур идет подобно постройке многоэтажной пирамиды ("Ханойская башня"), в которой нижние этажи занимают хоть и малоизменчивые, но обладающие более высоким потенциалом пластичности признаки. Структуры каждого последующего этажа при филогенетическом морфообразовании вынуждены ориентироваться на совместимость с уже имеющимися структурами и потому изначально оказываются менее пластичными.

Все это в равной мере верно и для отдельных биологических видов. Как правило, более примитивные древние виды оказываются эволюционно более устойчивыми, и это тем более удивительно с учетом того факта, что они в большей степени подвержены мутационной изменчивости и гораздо быстрее обновляют генерации. Анализируя эти факты, Э. Майр пишет: "Мы снова и снова обнаруживаем остатки многочисленных и, по-видимому, преуспевающих родов, которые остались в основном неизменными на протяжении миллионов лет. Возможно, такая фенотипическая и генотипическая стабильность обусловлена наличием исключительно хорошо сбалансированного эпигенотипа" [83, с.405]. Но тогда встает закономерный вопрос, почему, как правило, более сбалансированный эпигенотип оказывается у более простых жизненных форм, ведь эволюция должна идти в сторону повышения такой сбалансированности, а не снижения ее? По-видимому у простейших жизненных форм высокая пластичность не только упрощает возможность изменяться, адаптируясь к новым условиям, но и позволяет адаптироваться, не меняя своей структуры.

Можно предположить, что и процессы адаптивного, дивергентного видообразования протекают по аналогичной модели постройки "Ханойской башни", впрочем, это в равной мере верно и для социальных структур. Попробуем подробнее обосновать эту иерархическую модель. Любая диссипативная система стремится к максимально возможной экспансии в окружающем пространстве, выходя далеко за пределы оптимального уровня внешних условий среды. Система, таким образом, стремится к расширению, приближаясь к пределам пессимальности [37] условий на границах функциональных ниш. Например, рост популяций ограничен пределами, заданными климатическими условиями среды и некоторыми биотическими факторами. Для рыночной системы расширение функциональной ниши сводится к расширению спектра участвующих в обороте товаров и услуг, а также способов и объемов их реализации. Основным ограничивающим ресурсом роста рыночной системы можно считать покупательский спрос. При пресыщении спроса, когда рыночная структура разрастается до своих пределов, рост ее закономерно останавливается.

Образование новых адаптивных структур, ориентированных на несколько иной, менее доступный спектр ресурсопотребления, в условиях, близких к оптимуму, в целом бесперспективно. Но на границах функциональных ниш возникновение таких элементов уже вполне оправдано, поскольку стремление к переходу на новый тип ресурсопотребления является следствием стремления к ослаблению внутренней конкуренции, которая в пессимальных условиях особенно высока. Например, после насыщения спроса на наиболее необходимые и очевидные предметы потребления и услуги, рыночная система начинает искать уже более специфические пути своего роста. Переход же в результате внутренней реорганизации на более труднодоступный тип ресурсов либо к существованию в нишах с более жесткими условиями среды, очевидно, должен быть связан с усложнением организации. Иными словами, прогрессивные бифуркации, как правило, приводят не к смене старой и якобы отжившей группы элементов, а к расширению системы в новые, менее благоприятные ниши. После насыщения вторичной ниши формируются еще более сложно организованные элементы, ориентированные на третичную нишу и т.д. Например, повышение социального статуса человека обычно приводит к тому, что он попадает в социальную среду, в которой требования к его финансовым и реже интеллектуальным возможностям соответственно выше, поэтому легче жить ему не становится.

Таким образом, генеральная линия эволюции сохраняет прогрессивную направленность практически только на функциональной периферии. Поэтому бремя прогрессивной эволюции несет лишь малая часть эволюционирующих систем, и каждая последующая образуемая система вынуждена ориентироваться на все менее доступные ресурсы и распространяться во все более агрессивную среду. Именно этим можно объяснить тот факт, что каждая последующая сложная эволюционирующая системная группа, как правило, занимает более узкую и специфичную нишу и имеет более прогрессивную внутреннюю структуру ("фрактальная эволюция").

Сложные эволюционирующие системы по мере глобальной системной экспансии формируют своеобразную иерархическую пирамиду. Нижние и более объемные этажи этой пирамиды занимают наиболее пластичные простейшие представители эволюционирующих систем. Верхние этажи, напротив, будут включать в себя наименее пластичные и наиболее прогрессивные системы. При изначально малой пластичности наиболее прогрессивные эволюционирующие системы за высокую индивидуальную устойчивость расплачиваются снижением устойчивости филогенетической, исторической. Каждая последующая группа элементов, будучи ориентированной на менее доступные и менее обильные ресурсы, будет соответственно и на порядок менее объемна и более малочисленна. В этом и заключается основная суть концепции иерархического развития систем – прогрессивное системное развитие идет по принципу постройки многоэтажной пирамиды ("Ханойская башня"). Например, при рассмотрении научных парадигм можно убедиться, что электромагнитная теория не только не заменила ньютоновскую механику, но и занимает более скромную, хоть и более технологичную нишу, то же можно сказать и о квантовой механике, и о теории относительности. Только на переднем крае науки происходит прогрессивный рост с возрастанием требовательности к технологиям и капиталовложениям. Нетрудно убедиться, что и для всех других известных сложных систем пирамида прогрессивных ароморфозных бифуркаций строится по той же схеме "Ханойской башни": новейшие изобретения устаревают и модифицируются значительно быстрее традиционных; экологическая пирамида, в которой каждый последующий этаж занимают, как правило, более прогрессивные жизненные формы; кастовая или сословная иерархическая пирамида и т.д. Кстати, и более молодые этносы развиваются, как правило, значительно быстрее древних, но и вырождаются тоже значительно раньше их.

Аналогичную картину можно проиллюстрировать на примере хронологической таблицы продолжительности исторических фаз развития человеческого общества (см. таблицу 1, цит. по [84, с.65]).

 Таблица 1. Сравнительный анализ продолжительности исторических фаз

Ограниченность ресурса пластичности исторических фаз выражается главным образом в уровне человеческих потребностей, которые, в принципе, реально удовлетворить в рамках данной общественно-экономической структуры. Каждая последующая историческая фаза не только более интегрирована, а значит, и более требовательна к устойчивости, но и вынуждена ориентироваться на удовлетворение гораздо более широкого уровня потребностей человечества.

Не менее убедительным подтверждением пирамидальной модели снижения ресурса пластичности служит сравнительная оценка продолжительности существования видов живых организмов в зависимости от их сложности. Как отмечают Жданов и его соавторы: "Плата за повышение организации – сокращение видовой продолжительности жизни, – которая, в свою очередь, увеличивает скорость смены фаун в эволюции" [79, с.14]. Основной причиной сокращения видовой продолжительности жизни, на наш взгляд, является именно снижение пластичности. Приведем следующую таблицу, взятую из вышеуказанной публикации (см. таблицу 2).

 Таблица 2. Оценка видовой продолжительности жизни разных биологических групп

Стоит только учитывать тот факт, что пирамидальная модель – это лишь более вероятная тенденция, а не непременный закон развития, она может нарушаться по многим причинам частного характера.

Человек, который расширил свои биологические адаптивные способности социальной адаптацией, тем самым должен повысить свою биологическую пластичность. Поскольку ресурс биологической адаптивности, в условиях, когда человек перестал адаптироваться биологически, не растрачивается, а, напротив, расширяется адаптивностью социальной. В действительности мы наблюдаем противоположную картину, когда примитивные племена, которые все еще существуют в условиях биологической "борьбы за существование", оказываются значительно биологически пластичнее людей цивилизованных сообществ. Вероятно, всему виной проблема накопления генетического груза, когда вредные мутации не только селективно не изымаются отбором, но напротив, их количество по причинам экологического характера возрастает. Поэтому можно предположить, что эволюционирующие системы, несмотря на ограниченность ресурса пластичности, нуждаются в его постепенной растрате, как костер нуждается в древесном топливе.

Таким образом, можно выявить закономерность, согласно которой усложнение ведет к закономерному снижению эволюционной пластичности, что не только снижает возможности радикальных преобразований, но и повышает потребность в них. Такой конфликт возможности и необходимости все время нарастает, пока указанная структура не придет к самоотрицанию. И чем совершеннее такая структура, тем скорее наступает такой предел.

О проблеме снижения пластичности науки и государственного устройства упоминает в своих работах Ортега-и-Гассет. В частности, он писал, "говоря о науке: плодотворность ее основ ведет к небывалому прогрессу, прогресс неумолимо ведет к небывало узкой специализации, а специализация – к удушению самой науки. Нечто подобное происходит и с государством" [24, с.107]. Конечно, речь шла не о пластичности, а о специализации, но специализация всегда ведет к снижению пределов изменчивости, а значит, и пластичности. И вообще, специализация, наряду с динамическим (возрастным) снижением пластичности, является важнейшим фактором истощения ресурса пластичности.

Ортега-и-Гассет ратует за то, что ныне толпа, масса, посредственность захлестнула все и вся. Избранное меньшинство постепенно растворяется в этой серой массе. При этом он подчеркивает, что избранные не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше. В результате масса забирает инициативу у тех, кого Тойнби назвал "творческим меньшинством", культура становится плохо управляемой, инертной и постепенно гибнет. Но зрелая культура – это не только увядание творческой элиты – это интеллектуальный рост низов, в обществе, где "кухарка" не только может, но и, в некоторой степени, управляет государством. В таком обществе мало не только философов, но и разнорабочих. Наблюдается классическая картина: общество, как и любая сложная диссипативная структура, с возрастом теряя свои крайние элементы, теряет пластичность. Особенно тревожно то, что аналогичная ситуация, как считает Ортега-и-Гассет, складывалась и в античном мире перед распадом их цивилизации. "Мы живем в эпоху уравнивания – уравниваются богатства, уравнивается культура, уравнивается слабый и сильный пол" [24, с.23].

Этнические системы также подчиняются всем основным закономерностям развития, свойственным и другим сложным эволюционирующим системам. И точно так же пластичность, как свойство этноса, характеризует спектр его адаптационных возможностей. Как отмечает Гумилев, "устранив из жизни экстремальные генотипы, этнос упрощается за счет снижения разнообразия, а это, в свою очередь, снижает резистентность этнического коллектива в целом. В спокойных условиях это малоощутимо, но при столкновениях с биологической средой, главным образом с соседями, отсутствие активных специализированных и жертвенных элементов ощущается крайне болезненно" [54, с.286].

В.Г. Буданов так же отмечает, что "уникальность любой традиции, создававшейся тысячелетия, та же, что и уникальность генотипа вида, создававшегося миллионы лет. Недавно мы поняли, что основной ресурс устойчивости Биосферы – это разнообразие видов, когда же мы поймем, что основной ресурс устойчивости Человечества к вырождению – это многообразие культур?" [85]. Еще великий Гумбольдт считал, что для того, чтобы человеческая природа расцветала и крепла, необходимо разнообразие ситуаций. Он утверждал, что внутри одного народа или в сообществе народов необходима разнообразная среда, самые различные обстоятельства и возможности. Тогда, если один выход закроется наглухо, останутся распахнутыми другие [24, с.198]. Снижение пластичности опасно для любой сложной структуры, но этносы всегда имеют возможность ее возобновления, не теряя собственного лица, пока сохраняется еще потенциал молодых и потому пластичных этнических культур. Этнос, в отличие от более конкретных социальных общностей, весьма аморфен даже на закате своего развития, а значит, пластичен. Этносы могут ассимилировать культуры, находящиеся на более ранних стадиях своего формирования, и таким образом теоретически бесконечно восполнять ресурс своего развития. Но все усложняется тем, что сознание этноса, как и личности, немыслимо без сформированной устойчивой структуры ценностей, идеологии, культурологической традиции. Мы можем бесконечное число раз трансформировать всю культурологическую составляющую, но должны сохранять основное ядро, иначе это чревато потерей самого себя. При сугубо утилитарном подходе не существует и самой проблемы, но чувство самосохранения этноса стремится сделать все, чтобы не потерять собственную память, не позволить заменить ее новым содержанием, пусть даже лучшим и более адекватным новым реалиям. В этом основная суть проблемы, дух, в том числе и этнический, только в потенциале неограниченно пластичен, в действительности же его трансформация ограничивается стремлением к сохранению своего уникального мироощущения, миропонимания и верований. И пусть это миропонимание уже старо и не соответствует новому положению вещей – это наше миропонимание, оно нам дорого, потому что оно и есть мы.

Близкое к изложенному понимание роли пластичности в этноэволюции мы находим у С. Лурье [86]. Согласно концепции Лурье, этнос для сохранения собственной устойчивости стремится постоянно разрешать все расширяющиеся противоречия между собственной картинной мира и реальностью. Полностью этот внутренний конфликт неразрешим, поскольку мир переменчив, а ядро этнической картины мира не меняется, поскольку для этноса изменить ядро – значит потерять себя. Постепенно этот конфликт нарастает, и традиционное сознание этноса начинает распадаться. Будучи не в силах изменить мир, этнос вынужден менять себя, и начинается период смуты, связанный с кризисом самоидентификации. Этнос формирует новый стержень этнической идентификации – трансфер. Ценностные ориентации победившей группы становятся ценностными ориентациями этноса – это может быть либо новый этнос, либо трансформированный и лишь формально считающийся тем же этносом. Возможен и пассивный путь разрешения конфликта, связанный со стремлением к сохранению этнического ядра и необходимостью адекватности культурологических установок этого ядра к динамике внешних реалий. Он заключается в игнорировании все накапливающихся несоответствий, а это возможно только при самоустранении, самоизоляции от внешнего мира. Например, Лурье приводит пример с турецкими крестьянами, которые все еще считают, что живут в великой империи, ориентируясь на прежние ценности, такие, как коллективизм, культ армии, идея национального превосходства.

По мнению Лурье, такой конфликт совсем не обязательно должен приводить к гибели этноса, чаще это лишь предвестник новой трансформации. Однако это не может длиться бесконечно, в любом случае, либо трансформация, в конечном счете, приведет к полной потере этнического ядра, а значит, потери этносом самого себя, либо продолжится дальнейшее нарастание такого конфликта. А в последнем случае неизбежно дальнейшее снижение пластичности этноса, приводящее к снижению его резистентности, что чревато постепенным вырождением в реликтовый этнос. Такой этнос не способен противостоять не только прочим, более открытым этносам, но и внешним стихиям, поэтому такие реликтовые этносы способны существовать только в изолированных областях, мало подверженных изменению. Это предельно закостенелые этносы, полностью потерявшие пластичность, и они могут существовать только в условиях полного штиля, и малейший ветерок способен разрушить эти последние очаги угасающей культуры.

Возникновение письменной культуры этноса можно считать фактором, резко сокращающим ресурс его пластичности. Все объясняется тем, что письменная речь не так пластична, как устная. Возникновение устных диалектов есть результат изменчивости субэтнических групп. Письменная речь значительно менее изменчива вследствие того, что там выше требования к языковой чистоте и чем менее пластична этническая, либо макроэтническая группа, тем тяжелее проходит реорганизация письменности. Устная речь благодаря своей пластичности может меняться плавно, градуалистически, тогда как грамматика письма может изменяться только сальтационным (революционным) путем. Но письменная культура – это не только письменность, это еще и ценнейшее для этноса культурное наследие. И если мифологическая, либо, например, песенная культура древности, передаваемая из уст в уста, невольно трансформируется, то письменное наследие практически мертво. Но оно и потому особо ценно, мы и хотим его сохранить в первозданном виде, но тогда письменная культура становится куда более устойчивой, а значит, и менее пластичной. И именно поэтому этносы – носители письменных культур менее изменчивы во времени, а значит, и менее пластичны.

Многим покажется слишком пессимистическим такой взгляд на этническую историю, человека пугает антикаузальный страх предопределенности, но эти выводы далеко не новы, многие авторы так или иначе подтверждают возможность угасания культуры в результате снижения пластичности. Например, Г.С.Гудожник и Г.С.Елисеева отмечают, в случае резких изменений климатических и прочих условий, слишком специализированные (а по нашей терминологии – наименее пластичные) общества, не сумевшие перестроить мышление и деятельность сообразно новым обстоятельствам, разрушаются [87]. Гумилев при анализе этногенеза также обращает внимание на проблему пластичности, когда пишет, что этносы при смене ландшафта "обязаны адаптироваться в новых условиях, а это означает коренную ломку собственной природы. Ясно, что на такую встряску способны лишь молодые, наиболее пластичные и лабильные, то есть неустойчивые" [54, с.279]. Все прочие обречены на исчезновение. Но этнос далеко не всегда исчезает посредством тотального истребления, чаще он либо ассимилируется другим народом, либо трансформируется в новую этническую форму – король умер, да здравствует король!

5. Принцип компенсации энтропийного возмущения и его роль в этноэволюции

Энтропия – это, в сущности, стремление частиц к максимально равномерному распределению в пространстве. Связано это со статистическими законами, согласно которым наиболее вероятными состояниями являются состояния хаотические. Например, если трясти стакан, в котором два слоя песка разного цвета, очевидно, что с каждым очередным потряхиванием песчинки разного цвета будут распределяться все более равномерно. И вовсе не потому, что какая-то неведомая сила направляет их именно к такому распределению, а попросту потому, что такое состояние наиболее вероятно. Однако почему тогда в мире существуют структуры из сравнительно чистых веществ? Почему они попросту не перемешиваются с течением времени? Все дело в том, что второе начало термодинамики полностью действительно только для идеального газа. Реальные же природные структуры, под действием межмолекулярных и других взаимодействий, приходят в равновесное состояние при образовании структур, весьма далеких от хаотических. Как, например, при кристаллизации. И это проявляется на всех уровнях организации материи. Почему гены с течением времени не распределяются равномерно между всеми особями одного вида? Почему этносы не ассимилируются с течением времени? Может, и здесь действуют определенные силы, направленные на поддержание локальных очагов негэнтропийности (отрицательной энтропии)?

Все структуры в природе обладают в той или иной степени устойчивостью к разрушительному воздействию хаоса. Физические линейные системы обладают определенным порогом упругости. Если воздействие извне не превышает указанный порог, тогда система, обладающая упругостью, неизбежно возвращается в исходное состояние, действуя согласно третьему закону Ньютона: "действие равно противодействию"; в противном случае происходит необратимое разрушение. Теплоемкость физических тел служит буфером против разрушения в результате внешнего термического воздействия. Для термодинамических систем принцип компенсации энтропийного возмущения отражается принципом Ле Шателье-Брауна. Согласно данному принципу, устанавливается, что внешнее воздействие, выводящее систему из состояния термодинамического равновесия, вызывает в системе процесс, стремящийся ослабить эффект этого воздействия. Так, при нагревании равновесной системы в ней происходят изменения (например, химические реакции), идущие с поглощением теплоты, а при охлаждении – изменения, приводящие к выделению теплоты. Буферные химические растворы, являясь линейными системами, также обладают способностью сохранять определенные характеристики внутреннего химизма (например PH) при изменении градиентов концентраций, не превышающих определенный допустимый порог.

Таких примеров можно привести множество, они общеизвестны и самоочевидны. Но все усложняется при рассмотрении систем диссипативной природы, далеких от равновесия. Даже в неживой природе диссипативные структуры образуют настолько сложные паттерны, что для их сохранения таких элементарных свойств, как упругость и буферность, уже недостаточно. Диссипативные структуры приобретают собственные уникальные свойства, направленные на сохранение своей структуры, действующие на основе принципа отрицательной обратной связи, т.е. компенсации энтропийных возмущений. В каждом конкретном случае они уникальны, но все сводится к ассимиляции порядка извне и его последующей диссимиляции, с целью поддержания собственной структурной, негэнтропийной асимметрии с внешней средой.

Однако диссипативные системы неживой природы, так же как и линейные системы, консервативны в своих свойствах. Как бы условия ни менялись, они не идут дальше имеющихся адаптивных свойств. Иными словами, их механизм компенсации энтропийного возмущения жестко адаптирован к конкретной ситуации. Живые организмы в этом отношении пошли дальше по пути сохранения собственной неравновесности. Их механизмы сохранения и упрочения негэнтропийной асимметрии динамичны и могут меняться в соответствии с новыми реалиями. Самый простой и первичный механизм сохранения и поддержания структурной асимметрии живой материи – это поглощение органики гетеротрофами с последующим выделением продуктов жизнедеятельности. Затем появляются организмы, способные самостоятельно синтезировать органику (автотрофы). Организм задействует все новые и новые механизмы, обеспечивающие устойчивость к агрессивному воздействию хаоса. Например, закалка человеческого организма также эксплуатирует принцип противодействия энтропийному возмущению, стимулируя внутренние защитные резервы. Известно, что в некоторых случаях регулярный прием сверхмалых доз яда с постепенным увеличением дозы может привести к полной резистентности организма к нему. Этим же можно объяснить и тот факт, что опытные пчеловоды и змееловы часто бывают устойчивы к действию пчелиного и змеиного ядов соответственно. Внешние вызовы среды, конечно же, несут в себе вполне реальную угрозу, если они зашкаливают за пределы возможных резервов организма, но умеренные вызовы среды могут сделать организм более жизнестойким. Впрочем, имеется и определенная группа факторов, которые ни в коей мере не влияют на рост устойчивости, например, наличие в продуктах питания солей тяжелых металлов.

Все указанные защитные механизмы основаны на общих свойствах физиологии живых систем к поддержанию состояния квазиустойчивого равновесия. Но жизнь чрезвычайно динамична, адаптивная эволюция не стоит на месте, лавинообразно растет спектр адаптаций, жизнь расширяется и уже для ее дальнейшего роста необходимы новые эволюционные решения, и природа их находит.

Одним из следующих по хронологии адаптивных свойств живых организмов, основанных на принципе компенсации энтропийного возмущения, можно назвать упоминавшийся уже эффект защиты от популяционных мутаций. Напомним, что действие этого эффекта проявляется в отторжении из сообщества умеренно похожих, поскольку они несут реальную угрозу чистоте популяции. Смоделируем ситуацию, отражающую антиэнтропийный характер его действия. Допустим, в лисьей популяции появилась группа лис, приобретшая более темную окраску меха в результате генетической мутации. Но может ли такой признак в обычных условиях стать основным в популяции, даже если он более адаптивен? В обычных условиях, конечно, нет. Этот признак будет попросту ассимилирован. Для его распространения нужны специальные условия, способствующие сохранению чистоты данной генетической линии. Одним из таких условий может быть и эффект защиты от популяционных мутаций, под действием которого чернобурки будут изгоняться из популяции. В результате образуются две чистые линии окраса ("принцип основателя"). Если на острове темный окрас более адаптивен, тогда он должен постепенно вытеснить рыжий окрас, поскольку выживаемость особей первой группы будет выше. Однако если не будет повышенной агрессивности между этими двумя цветовыми морфами, при отсутствии географической изоляции данные различия будут быстро ассимилированы, и тогда пока еще доминирующий рыжий окрас все равно победит. И селективное преимущество носителей генов темного окраса тут не поможет, поскольку в гетерозиготном состоянии он все равно не будет фенотипически проявляться. Поэтому данные условия должны способствовать росту частоты гена повышенной агрессивности к умеренно непохожим до тех пор, пока сохраняется опасность "рыжей экспансии". Таким образом, эффект защиты от популяционных мутаций выступает как этологическая форма симпатрической изоляции и может способствовать развитию новых, адаптивно более полезных признаков. Но вот уже чернобурки захватили черный остров, ген повышенной агрессивности к рыжим лисам в этом случае потеряет свою адаптивную значимость. Значит, пользы от него уже не будет, а вред очевиден, поскольку повышенная агрессия всегда связана с дополнительными энергозатратами и рисками. Можно, конечно, возразить, что вреда от такой агрессии не будет, поскольку рыжих лис на острове не останется, но агрессия никогда не бывает жестко направлена. Агрессивные к чужакам агрессивны, хоть и в меньшей степени, и ко всем вообще. Поэтому естественный отбор в таких условиях будет действовать уже в направлении снижения частоты гена повышенной агрессивности.

Очевидно, что механизмы регуляции уровня необходимой агрессивности гораздо более многогранны и не ограничиваются лишь популяционно-генетическими. В частности, саморегуляция агрессии может проходить посредством регуляции гормональной активности гипофиза. Агрессивность может снижаться либо возрастать также и рефлекторно, посредством снижения либо возрастания порога возбудимости в ответ на раздражитель, вызывающий агрессивное поведение. Таким образом, эффект защиты от популяционных мутаций, как частный случай более общего принципа компенсации энтропийного возмущения, также регулирует свою эффективность в зависимости от степени внешнего воздействия.

Можно предположить, что эффект защиты от популяционных мутаций играл значимую роль по крайней мере на заре формирования человеческого общества, пока человек еще не вырвался окончательно из оков биологического эволюционного детерминизма.

Изначально человек был, безусловно, не только безрасовым, но и неэтническим существом. Исходя из того, что безрасовостью характеризовался еще человек кроманьонского типа, можно предположить, что феномен этничности возник не ранее плейстоцена. По всей видимости, именно эффекту защиты от популяционных мутаций мы обязаны первичному формированию этнической и расовой структуры общества. Можно предложить следующую модель первичного этногенеза. Древние люди, как известно, жили небольшими родовыми общинами. Эти группы были слишком малы, чтобы можно было не опасаться импринтинга (вырождения вследствие гомозиготации генома) в случае продолжительной эндогамии. Поэтому мужчины часто искали пару за пределами общины. Поскольку тогда еще не было сформированных этнических сообществ, предпочтение мужчины отдавали девушкам, соответствующим определенному антропологическому типу. Иными словами, половой отбор в человеческих сообществах изначально ориентировался на исключительно биологических критериях. Постепенно, в результате полового отбора, внутри этих межобщинных групп формировался собственный уникальный антропологический тип внешности. Это еще были не этносы. Фактически, исходя из того, что эти группы отличались практически исключительно признаками биологического характера, эти группы являлись еще только биологическими популяциями, поскольку характеризовались определенным уникальным генофондом, устойчивым во времени. Устойчивых культурологических критериев идентичности они еще не имели. Однако, по всей видимости, морфологическая дифференциация шла значительно эффективнее, чем в биологических сообществах, поскольку половой отбор в значительной мере был осознанным, а значит, более целенаправленным. Например, в жарком климате половой отбор шел в направлении предпочтения более смуглого цвета кожи. Отсюда и такая биологическая полиморфность человека. Например, высочайшая полиморфность пород домашних животных и сортов культурных растений также связана с целенаправленным отбором. Ассимиляции, генетическому растворению этих групп препятствовал эффект защиты от популяционных мутаций, поскольку он стимулировал враждебность к чуждой внешности. Постепенно длительная эндогамия в этих межобщинных группах приводила к формированию также и собственного уникального социально-культурологического портрета. Развивались уникальные диалекты, способы хозяйствования и нормы общежития. Характерный тип внешности, если он был недостаточно ярко выражен, усиливался специфической раскраской, характерным одеянием и украшениями. Это делалось неосознанно, а иногда даже и осознанно именно с целью защиты от ассимиляции чуждыми межобщинными группами.

Поскольку социальные факторы постепенно вытесняли факторы биологические на второй план, все чаще браки заключались на основе социально-культурологической общности. Общность антропологическая все еще играла значимую, но уже вторичную роль. И только после формирования такой культурологической, относительно изолированной эндогамной группы общин можно считать, что родился новый этнос. Вероятно, именно эти первичные этнические группы и дали начало новым расам, которых изначально могло быть значительно больше, выжили только "лучшие". Феномен этничности не имел места у более древних представителей рода Homo, поскольку у них факторы социального характера не могли играть столь значимую роль, чтобы способствовать эндогамии именно по чертам культурологического свойства.

Все эти архаические очаги этничности являлись структурами чрезвычайно неустойчивыми во времени, поскольку были еще слишком малочисленны, да и уровень этнического самосознания в них еще не мог быть достаточно высок. Дело в том, что культурологический портрет этих этнических общностей был еще недостаточно сформирован, этнический патриотизм могли питать только лишь отдельные локальные победы в межплеменных войнах. Все в корне изменилось после формирования древнейших цивилизаций. Цивилизация, возвысившись колоссом над варварским миром, питала своих граждан нектаром тщеславия, патриотическим зарядом пассионарной энергии. Этническое самосознание в цивилизационном обществе неотделимо от патриотизма. Самосознание, в свою очередь, это не только сила самосозидающая, но и разрушительная для врагов. Вероятно, крупнейшим очагом этничности нового типа, затопившим, в конечном счете, избыточной пассионарной энергией практически всю Евразию, была Месопотамия (VI–II тыс. до н.э.). Этот этногенетический пучок сформировался в районе так называемого "плодородного полумесяца", раскинувшегося от Израиля до Персидского залива и включающего реки Тигр и Евфрат. И действительно, у большинства европеоидных этносов первичные корни происхождения берут начало именно из этого центра происхождения древнейших цивилизаций. В действительности, конечно же, европеоидная раса имела еще тысячи прочих очагов этничности, но они были слишком нестойки и потому были фактически затоплены индоевропейским шквалом пассионарности. Однако пассионарный импульс, чем он более силен, тем быстрее угасает. На смену ушедшему колоссу приходят новые. Рождение новых цивилизаций стимулировало еще более мощный виток этногенетической дифференциации. Исходя из принципа компенсации энтропийного возмущения, жесточайшая конкуренция между первыми цивилизациями за место под солнцем принуждала их распространять экспансию на максимально возможное число народов. Рост этнической активности принял нелинейный и необратимый характер.

После окончательного формирования человека современного типа, в результате снижения роли естественного отбора, снизилась и роль эффекта защиты от популяционных мутаций, как фактора биологического прогрессивного детерминизма и генетической устойчивости. Однако его значимость в процессах социальной дифференциации не только не снизилась, а даже возросла. Только здесь большую роль играют мутации не популяционно-генетические, а совсем другого рода. Конечно же, нельзя недооценивать роль факторов биологической наследственности, но без детерминирующей роли естественного отбора, наследственные изменения, в исторической перспективе, носят стихийный характер. Таким образом, следующим шагом в развитии принципа компенсации энтропийного возмущения является сугубо идеологический механизм защиты от крамолы, социально опасных идей. Это только потом эти идеи могут стать прогрессивными, и то далеко не всегда, но изначально они несут с собой хаос, угрозу устойчивости социальной структуры общества.

В настоящее время, в связи с общемировыми интеграционными процессами и гуманизацией общества, данный фактор меняет свои векторы с отторжения чуждой внешности на отторжение чуждой идеологии. Вероятно, рождение идеологии расовой непримиримости является результатом остаточного действия его биологического предшественника, однако в наше время ненависть к умеренно непохожим уже не имеет никакого эволюционного смысла, поскольку человек биологически находится в состоянии эволюционного стазиса. Если мы отторгаем чуждую внешность – это атавизм, если чуждую идеологию – это закономерное следствие социальной дифференциации. В результате социальная общность начинает превалировать над антропологической. Этнические евреи интегрируются с весьма антропологически далекими этносами под флагом иудаизма, а не с наиболее генеалогически близкими к ним арабами. Американцы англосаксонского происхождения обнаруживают гораздо большую идейную общность с афро-американцами, нежели, например, с афганцами. Значит, даже расовая общность может быть ниже социальной.

Но какие тогда закономерности определяют следующий шаг в развитии механизма компенсации энтропийного возмущения? Если представить этническое самосознание как частное проявление принципов компенсации энтропийного возмущения и защиты от популяционных мутаций, тогда данные тенденции можно будет связать с различными степенями внешнего воздействия, и в первую очередь воздействия, направленного на ассимиляцию этноса. Данный механизм весьма инертен и продолжает действовать какое-то время уже после того, как фактор, спровоцировавший его действие, потеряет свое значение. Поэтому этносы, настраиваясь должным образом на противодействие внешней ассимиляции, после того как внешнее воздействие вдруг ослабнет, теряют приобретенную пассионарную активность далеко не сразу. А за отсутствием внешних сдерживающих факторов повышенная пассионарная энергия, не находя должного противодействия, способствует экспоненциальному росту этноса.

Подобным же образом биологи объясняют резкие скачки численности некоторых популяций животных (перелетная саранча, лемминги и др.). Ведь живые организмы производят потомство столько, сколько необходимо для компенсации естественной смертности, т.е. значительно больше, чем необходимо для естественного воспроизводства популяции. Если же в результате благоприятных изменений внешних условий смертность сокращается, тогда в популяции начинается экспоненциальный рост численности, поскольку жизнь при отсутствии сдерживающих факторов всегда распространяется в геометрической прогрессии. В экологии такой резкий экспоненциальный всплеск численности именуется популяционным взрывом. Вернадский подсчитал, что если дать возможность всего одной паре слонов и их потомкам размножаться без ограничений, тогда уже через 740–750 лет они займут всю землю [88, с.287]. Но это лишь в идеале. В реальных условиях рост популяций сдерживается внутренними механизмами саморегуляции и внешними факторами. В первую очередь это проявляется в том, что возрастание плотности популяции сопровождается адекватным ростом внутривидовой конкуренции и нехваткой ресурсов жизнедеятельности. К тому же возрастание численности жертвы приводит к адекватному возрастанию численности хищника в связи с ростом пищевых ресурсов для него. По этой же причине возрастает сдерживающая роль паразитарных инфекций. И это лишь краткий перечень сдерживающих факторов роста популяций. В случае же спада численности, напротив, дальнейший ее рост стимулируется ослаблением роли внутривидовой конкуренции и других сдерживающий факторов, а также ростом ресурсов.

В этом и проявляются популяционные механизмы компенсации энтропийного возмущения. Популяционные механизмы саморегуляции в "человеческой популяции" должны быть схожи с биологическими, поскольку человек, при всей своей социальной природе, частично сохраняет биологические механизмы самоорганизации. Конечно, нельзя сводить весь комплекс адаптивных свойств этносов к биологическим механизмам саморегуляции. Как правило, здесь механизмы качественно другие, но аналогия сохраняется. Возрастание агрессивности внешних условий среды всегда способствует росту плодовитости организмов с целью компенсации потерь. Точно так же и внешние вызовы стимулируют возрастание пассионарной активности этносов. Как личности, так и этносы имеют избыточную адаптивность. И если этнос попадает в условия крайне неблагоприятные, тогда этнос мобилизует весь комплекс избыточной адаптивности, и он уже перестает быть избыточным. Если же и этих резервов не хватает, тогда этносу грозит вымирание, в результате межэтнической ассимиляции. Если условия, напротив, улучшаются, тогда эта мобилизованная избыточная адаптивность устремляется всей своей агрессивной мощью на соседей. Именно поэтому чрезвычайно опасны этнические конфликты.

Однако почему тогда различные этносы весьма различны по проявлениям, направленным на сохранение собственной самобытности? Одни стремятся столь энергично сохранить свою этническую самобытность, что всеми силами распространяют ее на другие народы. Другие находятся в состоянии стазиса, культуру не экспансируют, но сохраняют ее ревностно. И наконец, реликтовые этносы уже настолько пассивны, что способны сохраниться только в изолированных областях. Можно предположить, что этносы различаются не только по уровню пассионарной активности, но и по выраженности различных аспектов самосознания. Например, осетин-дигорец может осознавать себя одновременно дигорцем, осетином, кавказским горцем, россиянином, европейцем, представителем европеоидной расы и всего человечества. Есть еще и другие уровни самосознания, основанные на материальном достатке, социальном положении, профессии и т.д., но в данном случае важен именно этнический аспект. Иногда у человека этническое самосознание бывает ниже макроэтнического, т.е. национального (государственного) самосознания. В тех этносах, в которых число таких людей велико, особенно высока вероятность генетической ассимиляции и, что еще опасней, ассимиляции культурологической. В некоторых же этносах уровень этнического самосознания настолько высок, что этого с избытком хватает не только для поддержания этнической целостности, но и на внешнюю экспансию, и расширение собственного этноса. Таким образом, в действительности именно в этом и проявляется пассионарная энергия этноса.

Уровень этнического самосознания может снижаться на границах компактного проживания различных этнических образований, за счет частичной ассимиляции, в результате экзогамии (смешанных браков) и, что особенно важно, за счет этнокультурных заимствований у соседей. Но в тех случаях, когда уровень этнического самосознания высок, как и высок уровень пассионарной активности, этническое самосознание на межэтнических границах может, напротив, еще больше возрасти, как результат противодействия такой ассимиляции. Как, например это происходит с русской диаспорой в странах Балтии или с казаками на Кавказе и в Забайкалье. Поэтому неудивительно, что казалась бы одна и та же ситуация, приводящая к возрастанию миграционной активности различных этнических групп, может приводить как к возрастанию толерантности этносов, так и к возрастанию этнических конфликтов. Таким образом, если низкий уровень этнического самосознания под действием ассимиляционных процессов приводит к еще большему его снижению, а высокий, напротив, к его повышению, можно заключить, что и здесь проявляется нелинейная зависимость, основанная на отрицательной либо положительной обратной связи.

На чем основана регуляция механизма сохранения этнической самобытности? Может, здесь надо искать аналогию с сугубо биологическим механизмом защиты от популяционных мутаций? По-видимому, да, поскольку, вероятно, непосредственным развитием механизма защиты от популяционных мутаций и его филетическим преемником является механизм сохранения этнической самобытности. Данный механизм, направленный, прежде всего, против внешней генетической ассимиляции этноса, посредством экзогамии и культурологической экспансии соседей, является не только средством сохранения существующих этносов, но и формирования новых. По всей видимости, такое этническое свойство, как пассионарность, описанная Гумилевым, и является следствием действия данного механизма, способствующего сохранению этнической асимметрии.

Что позволяет некоторым этносам развиваться быстрее других? Может быть, большая адаптированность? Если биологическая адаптированность, то она не играет определяющей роли, социально-биологические факторы вытесняют на второй план факторы антропологические. Поэтому неудивительно, например, что чернокожим в "туманном Альбионе" живется гораздо лучше, чем африканским. Тогда, может быть, определенные преимущества получают некоторые этносы благодаря определенным культурологическим свойствам адаптации к социальной среде? Частично это верно, но дело в том, что социальная среда чрезвычайно динамична, а этнокультурные свойства консервативны. Поэтому часто нравы, обычаи и конфессиональное право идут вразрез с новыми реалиями. В таких случаях социальная адаптация этносов и их прагматические свойства уходят на второй план. Стремление к сохранению культурной самобытности превращается в самоцель, ибо в этом прежде всего и состоит "душа" этноса.

Следовательно, для этноса гораздо важнее способность к сохранению и даже расширению своего этнокультурного облика, даже если это чревато утратой определенных прагматических преимуществ. Поэтому побеждают прежде всего этносы, обладающие большим потенциалом пассионарной активности, направленной на сохранение и внешнюю экспансию собственного этнокультурного уклада, даже если их собственная культура менее адекватна современным реалиям. Если же этнос обладает недостаточным потенциалом пассионарности, тогда он гибнет, либо перерастает в реликтовый этнос (последнее, впрочем, возможно только в случае практически полного отсутствия ассимилирующего воздействия извне).

Если даже у вновь образуемого этноса потенциал пассионарности окажется достаточно высоким, то и тогда успех его становления будет зависеть от того, насколько этот потенциал сможет проявиться. Гумилев считает, что пассионарность является наследственно обусловленным признаком [54], и это, вероятно, верно, но лишь отчасти. Основная часть этнодифференцирующих признаков имеет ненаследственный, социальный характер, такие признаки формируются и развиваются непосредственно в этнической среде. Но имеются и некоторые генетически обусловленные признаки, которые могут развиться с большей вероятностью в родной этнической среде, нежели в любой другой. Таким образом, можно говорить не о конкретных наследственных, генетически обусловленных признаках, а лишь о наследственных предрасположенностях. И чем этнически гомогеннее область, в которой развивается личность, и чем выше в нем уровень этнического самосознания, тем ярче проявляются эти предрасположенности. Данный вывод основан на одном из важнейших принципов биологии, на статистическом характере наследования и его зависимости от окружающей среды. В социальных системах эта зависимость еще выше, поскольку генетические предрасположенности могут практически потеряться под мощным прессом социальных факторов, одним из которых и является механизм самосохранения этнической самобытности.

Если предположить, что пассионарность как раз и является тем свойством, на котором основана регуляция механизма сохранения этнической самобытности, тогда рост пассионарной активности можно считать ответом на внешние и внутренние вызовы, так или иначе несущие угрозу для этноса. Если внешний вызов будет слишком сильным, этносу грозит гибель, либо резкое его сокращение; если слишком слабым, тогда не будет стимула для роста пассионарности и этнического самосознания. И только достаточно сильные вызовы, но не превышающие предельно допустимый порог, способны стимулировать этнический рост. Причем вызовы максимально допустимой силы особенно позитивны именно на начальных фазах этноэволюции, поскольку стимулируют развитие этнического самосознания и пассионарной активности, направленной на сохранение этноса. Затем, если внешнее давление не ослабнет, этнос может погибнуть, поскольку ни один этнос не способен сдерживать длительные мощные внешние вызовы. Если же условия становятся более благоприятными, возросшая пассионарная активность, обладающая определенной инерционностью, все равно сразу не снизится. И тут эта избыточная этническая активность, не находя достойного сопротивления, начинает заливать подобно цунами все соседние этносы, распространяясь до тех пор, пока избыточная адаптивность не уравновесится агрессивностью среды и не перестанет быть избыточной (внешние причины надлома), или когда пассионарность, потеряв внешние стимулы, не начнет резко снижаться (внутренние причины надлома). Этнос ведет себя в таких случаях подобно глубоководной рыбе, поднятой на поверхность, которая начинает раздуваться, благодаря тому, что ее внутреннее давление (аналог пассионарности) значительно превышает давление внешней среды (аналог вызовов со стороны враждебных этносов).

По уровню этнического самосознания этнос никогда не бывает полностью гомогенен как во времени, так и в пространстве. В критические для этноса периоды истории самосознание резко возрастает, в спокойные эпохи, напротив, снижается. Но во все времена уровень этнического самосознания варьирует от полного неприятия представителей других народов (радикальный этноцентризм), до полного безразличия к своей этнической принадлежности (космополитизм). Наиболее этнически активная и патриотичная часть этноса формирует "этническое ядро" или, как мы его называем, "этноцентр", в котором наиболее слаба интеграционная (с другими культурами) составляющая и наиболее сильна структуросохраняющая роль. Оно служит целям сохранения и укрепления этнической целостности. Самая же космополитичная, по своим убеждениям, часть этноса формирует так называемый "космополитный пояс", который служит делу интеграции этноса с остальным миром. В критические периоды истории "этноцентр" предохраняет этнос от полной ассимиляции, во времена же стабильности "этноцентр", сдерживая интеграционные процессы, оказывает скорее отрицательную роль. В целом благодаря тонкому балансу между "космополитным поясом" и "этноцентром" сохраняется диалектическое равновесие между полной этноизоляцией и полной этноассимиляцией. Длительное отсутствие внешних "вызовов" приводит к редукции этнического ядра, что чревато потерей этнической устойчивости, в случае же резкого обострения межэтнических конфликтов, напротив, редуцируется "космополитный пояс", что чревато самоизоляцией этноса. В этом случае активизируется этноцентр, и на его почве вырастают грозные ростки радикального национализма и ксенофобии.

Конечно же, национализм в крайних, радикальных своих формах, является скорее побочным продуктом процессов самосохранения, когда нечистые на руку политические лидеры, играя на национальных чувствах людей, преследуют собственные политические цели. Почему-то объявлять себя лучше других считается для человека верхом нескромности, а объявлять свой народ лучшим часто отождествляется с патриотизмом. Это в корне неправильно, в конечном счете, этноцентризм для этноса является полным аналогом эгоцентризма для отдельного человека.

Данные выводы частично базируются на теории пассионарности Гумилева и частично на концепции "вызова–ответа" А.Дж. Тойнби. Тойнби, в частности, писал: "Отсутствие вызовов означает отсутствие стимулов к росту и развитию. Традиционное мнение, согласно которому благоприятные климатические условия, безусловно, способствуют общественному развитию, оказывается неверным. Наоборот, исторические примеры показывают, что слишком хорошие условия, как правило, поощряют возврат к природе, прекращение роста" [66, с.126]. В подтверждение концепции Тойнби можно проиллюстрировать одну весьма любопытную закономерность. Цивилизации первоначально возникали в относительно благоприятных климатических условиях, когда их зависимость от природы была еще настолько высока, что даже и в таких условиях природные вызовы были достаточны для стимулирования развития. Затем, по мере развития цивилизаций, цивилизационные центры все время смещались на север, таким образом снижение зависимости от природы компенсировалось все более суровыми ее условиями. После XIX века человечество уже настолько оторвалось от природной зависимости, что вообще природные факторы потеряли свою былую организующую, равно как и дезорганизующую роль, и цивилизации начали развиваться в самых разнообразных климатических условиях.

Вместе с тем Гумилев не принял концепцию "вызова–ответа", приписывая Тойнби географический детерминизм. Возражение Гумилева сводятся к тому, что одни и те же "вызовы" могут как стимулировать развитие этносов, так и привести к их упадку, причем это относится как к "вызовам" природы, так и к "вызовам" других этносов [54, с.180–183]. Возражения Гумилева в чем-то верны, а с чем-то можно не согласиться. Во-первых, нельзя понимать тезис о развитии культур как "ответ" на "вызовы" слишком буквально. Только "вызовы" умеренной силы способны стимулировать "ответ", слишком сильные "вызовы" разрушительны по сути, слабые же недостаточны для стимуляции развития. Об этом писал Тойнби: "Наиболее стимулирующее воздействие оказывает вызов средней силы" [66, c.179]. Во-вторых, Тойнби указывает, что маскирующее действие на развитие в ответ на "вызовы" может оказывать "закон компенсаций": "Суровость вызова физической среды компенсируется несколькими путями. Прежде всего, местность с суровыми природными условиями малопривлекательна для человека и зачастую плохо доступна, что само по себе гарантирует отсутствие соперников" [66, c.179]. И точно так же отсутствие стимулов роста в благоприятной местности компенсируется более частыми "вызовами" соперников. В-третьих, что касается географического детерминизма Тойнби, Гумилев частично прав. Не всякий этнос способен найти достойный "ответ" на внешние и даже внутренние "вызовы". Для этого требуется достаточная военно-политическая мощь государства, сравнимая с таковой агрессора, и, конечно же, воля, т.е. пассионарный настрой. Но, с другой стороны, разве это географический детерминизм, когда наряду с "вызовами" окружающей географической среды большую роль (иногда даже большую) играют социальные "вызовы", т.е. "вызовы" агрессоров или внутренние "вызовы" (народные смуты и государственные перевороты). Гумилев почему-то эти факторы также причисляет в разряд географических, что вряд ли верно.

Исходя из концепции Тойнби, следствием отсталости культур может быть как слишком благоприятный климат, так и слишком суровый. И действительно, большое число культур, которые мы считаем "отсталыми" [38], находится как на территориях наиболее благоприятной тропической зоны, так и в суровых условиях Крайнего Севера. То же отмечает и Ортега-и-Гассет: "Можно сформулировать закон, подтвержденный палеонтологией и биогеографией: человеческая жизнь расцветала лишь тогда, когда ее растущие возможности уравновешивались теми трудностями, что она испытывала. Это справедливо и для духовного, и для физического существования. Касательно последнего напомню, что человек развивался в тех областях Земли, где жаркое время года уравновешивалось нестерпимо холодным. В тропиках первобытная жизнь вырождается, и, наоборот, ее низшие формы, как, например, пигмеи, вытеснены в тропики племенами, возникшими позже и на более высокой эволюционной ступени" [24, с.91-92]. Средиземноморская тропическая зона явно выпадает из данной закономерности, но здесь свою организующую роль сыграли постоянные социальные "вызовы", в этом весьма густонаселенном регионе.

Конечно же, очень многое зависит от потенциала этноса, поэтому одни и те же вызовы могут как уничтожить один этнос, так и стимулировать к развитию другой. Если этнос сталкивается с неожиданно усиливающейся волной социальных "вызовов", после длительного периода затишья, тогда он может и не успеть мобилизовать защитный потенциал, т.е. восстановить требуемую пассионарную активность. Если же этнос реликтовый, тогда ни при каких условиях он не сможет ответить на серьезные социальные "вызовы", сохранив основу собственной этнической культуры, т.е. сохранившись, как народ.

С. Лурье в одной из своих работ приводит интересный пример с самоидентификацией армянской диаспоры в Ленинграде во время Карабахского конфликта [89]. До этого, трагического для армянского народа, впрочем, как и для азербайджанского, периода члены армянской общины в Петербурге в целом считали себя фактически русскими и не отделяли себя от русской культуры. После конфликта их национальное самосознание резко возросло. Большинство из них после окончания конфликта вновь ушло "в русские", и более того, даже многие из тех армян, которые недавно мигрировали в Россию, так же охотно принимают русскую идентичность. Как считает Лурье, в последние годы вопрос идентификации был насильственно навязан внешним окружением, поскольку армяне были отнесены к "лицам кавказской национальности" со всеми вытекающими последствиями. От себя лишь добавим, что армянский этнос весьма антропологически и культурологически полиморфен. Русскую идентичность с легкостью принимают только те армяне, которые имеют более глубокие чувственно-идеациональные корни (см. ниже), т.е. находятся на более близкой к русскому этносу фазе развития, а именно такой антропологический тип армян, главным образом и живет в Санкт-Петербурге. Лурье задается вопросом: "Как они так молниеносно выбрали наиболее адекватную линию поведения, связанную с сегодняшними общеэтническими интересами? И наконец, почему, когда их роль была сыграна, не стали дальше "эксплуатировать" свою этничность, а просто перестали интересоваться жизнью общины?". Нетрудно убедиться, что, взяв за основу исследования динамики уровня этнического самосознания и межэтнических конфликтов "принцип компенсации энтропийного возмущения", найти ответы на все эти вопросы будет несложно. Не в этом ли сокрыты истинные причины такой, казалось бы, иррациональной межэтнической враждебности? Н.Я. Данилевский писал, что враждебность эта "лежит в неизведанных глубинах тех племенных симпатий и антипатий, которые составляют как бы исторический инстинкт народов, ведущий их (помимо, хотя и не против их воли и сознания) к неведомой для них цели" [90, с.52].

Таким образом, этносы, как и биологические виды, развиваются, совершенствуя внутренние механизмы поддержания неравновесности, с целью компенсации разрушительного влияния хаоса. Если тщательно проанализировать роль хаоса в прогрессивном развитии общества, тогда, вероятно, этим можно объяснить причину цикличности развития цивилизаций, этносов или же финансовых либо аристократических династий. Цивилизация, отвечая на "вызов", невольно ускоряет свое развитие, если вызов не настолько силен, чтобы разрушить ее. Формируя достойный "ответ", она фактически нейтрализует влияние хаоса, стимул пропадает, и она деградирует. Деградация приводит к распаду, в результате роль хаоса вторично возрастает, и на руинах старого колосса вырастает новый. Как это случилось с Римской империей, которую погубило собственное могущество, породившей две могущественные империи – Франкскую и Византийскую.

В чем же причина наметившейся в последние время опасной тенденции обострения межэтнических конфликтов? Казалось бы развитие процессов глобализации (развитие массовых коммуникаций, создающих эффект одновременности и сопричастности событий, участившиеся миграции людей, развитие транснациональных экономических и политических институтов, развитие единой массовой культуры) должно вроде, напротив, способствовать межэтнической интеграции. Однако именно поэтому имеет место, наряду с интегративными процессами, также и прямо противоположная тенденция. Включаются естественные механизмы отрицательной обратной связи, механизмы сохранения постоянства и устойчивости. Ведь, по сути, национальные и конфессиональные движения есть следствия действия механизма, являющегося естественным продолжением эффекта защиты от популяционных мутаций. Чем выше опасность ассимиляции, тем сильнее его действие. Поэтому здесь следует особенно тщательно следить за сохранением тонкого баланса между процессами интеграции и дифференциации. Насильственная, не обусловленная естественно-историческими предпосылками интеграция способна вызвать бурю центробежных сил.

Псевдорелигиозность также является в некоторых случаях своеобразным защитным механизмом от разрушительного, ассимилирующего воздействия на этнос извне. Истинная религиозность отражает сугубо внутреннее состояние человеческой души и, являясь олицетворением морального закона внутри нас согласно известному кантовскому определению, весьма слабо зависит от внешних причин. Но есть и другая форма проявления религиозности, религиозности напыщенной, показной, часто даже агрессивной к другим концессиям. Вот эта псевдорелигиозность, являясь олицетворением не трансцендентального, а самого что ни на есть материального мира, является также своеобразной формой компенсации энтропийного возмущения извне. Недостаток внутреннего морального закона часто компенсируется скрупулезнейшим, иногда даже сверх необходимых требований церкви, исполнением обрядов. Такие люди со своей напускной, выставляемой на показ, религиозностью являются весьма благоприятной средой для религиозного фундаментализма. Фундаментализм, в свою очередь, также является своеобразной компенсацией энтропийного возмущения. В случае внешней агрессии со стороны другого этноса, являющегося к тому же представителем иной конфессии, резко возрастает этническая и религиозная непримиримость как защитная реакция этноса, и создаются все условия для расцвета религиозного фундаментализма.

Этнос в некотором смысле – самостоятельное целостное мыслящее существо, и это объективная реальность, а не образная метафора. Ему также свойственно чувство самосохранения. И подобно тому, как человеческие клетки-фагоциты борются с пришельцами, причем не всегда нежеланными, подобным же образом и отдельные люди, восставая против инородцев, являются простыми пешками в защитных комбинациях собственного этноса, сами того не осознавая. Такое отторжение чуждой культуры когда-то было жизненно необходимо для сохранения собственной целостности. А ныне, в связи с интеграцией народов, когда требуется все большая межэтническая толерантность, такие формы отчуждения являются не столько защитной, сколько "аллергической" реакцией этноса. Нация всегда собирательна, полиэтнична, это комплекс отшлифованных веками межэтнических связей, национализм же ведет к разрушению этих устоявшихся связей. "Национализм – это шараханье в сторону, противоположную национальному началу. Оно собирательно, а национализм исключителен и лишь отторгает. Однако в пору упрочения нации он в почете и играет положительную роль" [24, c.175]. Поэтому этническая агрессивность может быть полезна только молодым этносам с патриархальной культурой, в которой нет еще внутренних устоявшихся связей. Совсем иная картина в нациях зрелых, здесь опасность кроется не только в потере устоявшихся связей, велика также опасность захлебнуться в собственных геронтологических соках. Ведь стареющему этносу просто необходим приток свежих сил, как стволовые клетки больному раком. Стареющий этнос малопластичен и слишком однороден, а для эффективного функционирования разнородность просто жизненно необходима.

Постепенно этносы интегрируются между собой на государственном и межгосударственном уровнях. Экономические и культурные связи, а также межэтническая и межгосударственная специализация производства делают их все более взаимозависимыми. Иными словами, снижается этническая пластичность. В таких условиях слишком резкая динамика межэтнических конфликтов может нарушить шаткое равновесие между уровнем пассионарной активности этносов и глубиной внешних вызовов. Такое нерациональное стимулирование роста этнического самосознания и пассионарной активности может привести к тому, что они начнут перехлестывать через край. И образовавшаяся волна пассионарной активности способна разрушить веками установившиеся интеграционные межэтнические связи. Поэтому в наше время радикальные национальные движения несут в себе реальную угрозу, а резкие всплески национального и конфессионального радикализма способны вызвать прежде всего необдуманные военные акции. За примерами далеко идти не надо.

6. Уровни этнической классификации

Сразу следует оговориться, что все описываемые ниже системы имеют статистический характер. Наиболее статистически достоверен этнический уровень, если же мы спускаемся ниже, до субэтносов, консорций и конвиксий, или поднимаемся выше, вплоть до уровня суперэтноса, то границы становятся все более размытыми и неопределенными. Все дело в том, что субэтносы и другие микроэтнические элементы этносистем – это, образно говоря, кандидаты в будущий этнос. Если не будет соблюден целый ряд необходимых условий, кандидатура может не быть "утверждена", как это произошло, например, с казачеством, так и оставшимся членом великой семьи русского этноса. Практически то же можно сказать и о суперэтносах. Здесь суперэтнос выступает как кандидатура в макроэтнос. Дело в том, что уровень внутренней интеграции в макроэтносах значительно выше, чем в суперэтносах. Макроэтносом можно считать тот же этнос, имеющий полифилетическое происхождение, но еще не прошедший порог необратимой ассимиляции входящих в него этнических образований. Например, германский народ когда-то был макроэтническим объединением самостоятельных этносов, затем в результате интеграции образовался полифилетический этнос. То же можно сказать и о русском этносе, и об арабском, да, впрочем, практически любой значительный по численности и занимаемой территории этнос имеет полифилетическое происхождение. Венгры и румыны тоже, кстати сказать, была кандидатами в интеграцию с германским этносом, история распорядилась по-другому. Теперь даже австрийцы уже представляют самостоятельный этнос. Исходя из вышесказанного, любая классификация этносов условна и будет уточняться не только оппонентами, но и исторической судьбой.

Понятие "этнос" перекликается с понятием "нация". Иногда эти понятия трактуются как тождественные. Все же более корректно понимать под нацией этническую, либо макроэтническую общность людей, объединенную единой государственностью и внутренне осознающих это единство, т.е. обладающих сложившимся государственным самосознанием. Часто повторяют ошибку социалистического периода этнологических исследований, отождествляя нацию с этнической структурой на уровне административно-территориального образования. Это не верно, поскольку деление этносов на нации и народности является, по выражению В. А. Тишкова, доктриниальным этнонационализмом. Для того чтобы перерасти в нацию, этнос либо группа этносов должны коэволюционно врасти в собственную государственность, причем настолько, когда этносы становятся неотделимы от собственного государства. Поэтому либо все этносы, находящиеся на территории государства, если их осознание общности становится сравнимым с этническим, являются единой нацией, либо все они относительно самостоятельные этносы.

Если говорить о суперэтносах, как о самых крупных этнических структурах, то здесь можно выделить только один объективно существующий суперэтнос – это европейский. Возможно, также чернокожее население Земли можно также считать своеобразным суперэтносом, которых невольно сплотил вызов расизма. Миграционная динамика настолько сложна и бессистемна, а межэтнические взаимосвязи настолько призрачны, что сложно выделять какие-либо надэтнические системы, стоящие над уровнем государственных. Дело в том, что для того, что бы можно было выделить какую-либо межгосударственную надэтническую общность, необходимо доказать, что уровень генного, а главное – культурного обмена между ними ощутимо выше, чем между другими макроэтническими системами. А для этого требуется подлинное чувство суперэтнического самосознания. Возможно, оно есть у чернокожего населения, возможно, есть у европейцев, (впрочем, понятие "западный человек" объединяет еще и американцев, канадцев и даже австралийцев), но большинство других выделяемых многими авторами суперэтнических общностей едва ли характеризуются устойчивым уникальным суперэтническим самосознанием. Например, в настоящее время выделение христианского и исламского суперэтносов неправомочно. Приведем следующие доводы:

1. Все известные крупные полифилетические и полиэтнические макроэтносы (российский, американский, западноевропейский и т.д.) включают в себя представителей как исламской и христианской, так и некоторых других религиозных конфессий.

2. Во всех крупных международных конфликтах по обе стороны баррикад всегда были представители обеих конфессий.

3. Если в раннее Средневековье религия имела на этническом уровне важную интегрирующую роль (например, образование Арабского халифата и Франкской империи) и во времена крестовых походов действительно фактически существовали две суперцивилизации – исламская и христианская, то ныне их роль значительно ослабла и нельзя назвать ни один макроэтнос, образованный по религиозному принципу.

4. Многие этносы при делении по конфессиональному принципу будут разделены. Кавказ, в частности, превратится в пеструю помесь двух цивилизаций с примесью буддизма, иудаизма и язычества, где добрая половина народов поликонфессиональна.

5. Конфессиональное самосознание в настоящее время уступает этническому и макроэтническому, и хоть межконфессиональные браки случаются не реже межэтнических браков, смена вероисповедания происходит значительно чаще, чем смена этнической самоидентификации. Мусульманин может стать христианином, но араб едва ли станет итальянцем. Очень часто именно этническое самосознание служит проводником самосознания конфессионального, например, русский осознает свою принадлежность к русской православной церкви именно потому, что он русский. Значительно реже конфессиональность определяет этнический облик.

6. Если говорить об идейной общности, то и тогда мы вряд ли найдем в исламском и христианском мирах столько внутреннего единства, сколько было бы достаточно для их цивилизационного противопоставления. Было бы гораздо логичнее делить население не по вероисповеданию, а на истинно верующих и номинально верующих, и тогда уж наверняка между истинно верующими всех конфессий будет гораздо больше общего.

7. Этнологический портрет Кавказа

Особенно наглядно указанные закономерности этноэволюции можно проиллюстрировать на примере Кавказского региона, арене жесточайшей борьбы народов за существование, борьбы, полной трагизма, которая не затухает и поныне.

Можно ли говорить о Кавказе, как о некоей этносоциальной либо даже цивилизационной общности? Здесь мнения весьма неоднозначны, вплоть до таких полярных, как приписывание Кавказу роли уникальной самостоятельной цивилизации [91, с.28–30] либо не более как роли контактной зоны между цивилизациями [92, с.30–34].

Кавказская этносоциальная общность являет собой результат коэволюционного взаимодействия весьма различных, в некоторые периоды истории даже антагонистических, систем (казаки-горцы, осетины-ингуши и т.д.). И если бы в различные периоды истории различные этнонациональные общности Кавказа периодически не принадлежали к самым различным надсистемам – Крымское ханство, Персия, Османская империя, Русь и т.д., тогда в результате продолжительного коэволюционного взаимодействия кавказские этносы сформировали бы гораздо более жесткую структуру. В результате мы имеем довольно слабо оформленную общность. Однако совсем игнорировать сложившиеся внутрисистемные связи здесь тоже нельзя. Более того, в последнее время явно складывается тенденция к движению в сторону все более интенсивного кооперативного взаимодействия на региональном уровне. Следует, таким образом, оценить глубину происходящих процессов и дать оценку складывающейся общности.

Итак, выделим некоторые критерии, характеризующие степень интеграционной общности субъектов социальной эволюции (республики, этнические группы, общественно-политические, научные и культурные институты) на Кавказе (см. таблицу 3).

 Таблица 3. Некоторые критерии интеграционной общности

1. Язык. Народы Северного Кавказа представляют весьма пеструю смесь этимологически далеких языков (кавказские, славянские, тюркские, иранские и др.). В данном случае языком безусловно интеграционного свойства можно считать русский. И так как собственного системообразующего языка межнационального общения на Кавказе нет, то здесь можно говорить лишь о системной общности на уровне России и стран ближнего зарубежья.

2. Социокультурные связи. Здесь нельзя дать однозначной оценки. С одной стороны, они достаточно обширны. Например, в Ростове и некоторых других республиканских и краевых центрах сосредоточены многие культурные и научные институты регионального уровня. С другой – многие региональные субъекты чаще предпочитают иметь дело непосредственно с культурными и научными центрами федерального уровня. Здесь гораздо больше связей между этнически близкими группами (Адыгская и Тюркская академии, казачьи социокультурные институты и т.д.), чем между административно-политическими субъектами региона.

3. Социально-политическая обособленность. Северный Кавказ и Ростовская область представляют Южный Федеральный округ. Казалось бы здесь общность по данному критерию налицо. Но в чем состоит функциональная значимость данной политической структуры? Она выражается вовсе не в самоуправлении, а в обеспечении более эффективного взаимодействия с федеральным центром. Поэтому здесь можно говорить не об усилении обособленности, а, напротив, о ее сглаживании.

4. Экономическая обособленность. Имеют место многочисленные торговые и производственные объединения северокавказского уровня, к тому же товарооборот между внутренними субъектами несколько выше, что связанно в первую очередь с транспортными расходами и исторически сложившимися экономическими связями. Однако и здесь уровень интеграции достаточно низок, в частности, многие организации предпочитают взаимодействовать с экономически более развитыми регионами. Поэтому часто товарообмен, например, с Москвой оказывается значительно выгодней, чем с соседней республикой.

5. Религия, обычаи, быт. Конечно же, многовековое совместное проживание северокавказских народов не могло не сказаться на формировании некоторых общих элементов межличностных взаимоотношений и быта (черкеска, кавказская кухня, традиционное кавказское гостеприимство, уважение к старшим, мужественность, развитое коневодство и характерные народные промыслы, мифология). Вместе с тем весьма пестрая по своему составу религиозная община (ислам, православие, буддизм, иудаизм и язычество) и этническая разобщенность не позволяют и по этому критерию говорить о достаточно глубокой общности.

6. Самосознание. Данный критерий мы считаем определяющим. После того как представители формирующейся социальной системы начинают осознавать себя в качестве самостоятельного субъекта, происходит бифуркационный скачок в темпах самоорганизации. Как мы представляемся за пределами Кавказского региона – "я кавказец", "я черкес" или "я россиянин"? Думается, все же, что первый вариант ответа мы употребляем практически только тогда, когда хотим уточнить географическое местоположение своего места жительства. Житель Кавказа осознает себя, прежде всего, не кавказцем, а представителем своего этноса или же россиянином.

7. Географическая изоляция. Можно только добавить, что постоянные миграции, связанные, как правило, с внешней и внутренней агрессивной экспансией, практически сводят на нет и этот интеграционный фактор.

8. Биологическая (генетическая) обособленность. Следует сразу подчеркнуть, что биологические факторы в социальных системах имеют вторичное значение, однако совсем их игнорировать тоже нельзя. В биологическом смысле можно говорить об этнической обособленности тогда, когда генный обмен внутри данной социальной группы будет значительно выше, чем за ее пределами. Достаточно очевидно, что здесь ни о какой антропологической обособленности на уровне всего региона говорить не приходится. Данный фактор в значительной степени зависит от уровня самосознания. Наиболее вероятны браки между представителями той общности, в качестве которой мы себя осознаем. Даже между многими представителями автохтонных народов региона частота межэтнических браков не выше, чем со многими другими народами России. Во всяком случае, это верно при сравнении уровней метизации с русским этносом.

9. Внешние вызовы. Любая диссипативная структура, несмотря на спонтанный характер самоорганизационных процессов, в значительной степени зависит в своем развитии от внешних факторов. И если внешнее воздействие на разные составляющие системы будет однонаправленно, тогда это может послужить в качестве важного фактора интеграционного свойства. Известно, что социально-этническая и культурная общность кавказских народов за пределами этого региона воспринимается значительно выше реального уровня. Поэтому часто этнические особенности одного народа приписываются всем прочим. Например, большая часть россиян причисляет кавказцев к культурно-хозяйственному типу рыночных торговцев. В действительности же значительное большинство северокавказских народов зарабатывает, торгуя на рынке ощутимо реже других народов России, в силу присущей им гордыни считая это занятие недостойным. Исключение составляют главным образом лишь народы Дагестана, слишком велико было здесь влияние закавказских республик и восточной культуры. Имеются и более яркие примеры такого преувеличения кавказской общности. После известных событий в Чечне получить американскую визу будет сложнее не только чеченцам, но и всем другим жителям Кавказа. Известно также, что объектом более пристального внимания правоохранительных органов за пределами этого региона являются не только представители автохтонных народов Кавказа, но и все прочие ее жители. Все это накладывает определенный отпечаток на народы Кавказа, невольно сплачивая их.

Проведенный анализ показывает, что кавказская общность в плане этническом, генеалогическом, экономическом и политическом весьма условна, во всяком случае, в настоящий момент времени. Филогенетически народы Кавказа представляют весьма пеструю полифилетическую ветвь, вернее даже множество ветвей, в которых даже расовый состав далеко не однороден в результате смешения в некоторых этнических группах европеоидной и монголоидной рас.

Однако почему же тогда на протяжении многовековой истории кавказские народы так и не смогли интегрироваться в единую этносоциальную общность? Речь идет не только об этнической интеграции, но также и о социально-политической, культурной, религиозной и экономической. В этническом плане Кавказ, помимо автохтонных народов, всегда представлял и все еще представляет весьма пеструю и разрозненную смесь автохтонных кавказских народов, армян и родственных им греков, персидских и тюркских народов, славян и многих других.

С одной стороны, конечно, трудно отрицать, что этногенетические процессы, как и биологическая эволюция, необратимы, во всяком случае после прохождения бифуркационного порога необратимости, с другой – ничто им, казалось бы, не мешает интегрироваться в некую суррогатную надэтническую общность, как, например это произошло с североамериканской нацией. По-видимому, одной из главных причин, препятствующих такой интеграции, было то, что народы Кавказа никогда, в общем-то, и не были в составе какой-либо целостной общности. Даже во времена Советского Союза, когда вся его территория была в составе одного государства, республики имели гораздо больше контактов с центром, чем между собой. В каждой закавказской республике были свои научные и культурные центры, северокавказские же научный, культурный и общественно-политический центры вообще находились в Ростове, что в большей степени способствовало интеграции коренных северокавказских народов с Россией, чем с другими союзными республиками Закавказья.

Народы Кавказа, попадая в зону стратегических интересов северных и южных держав, испытывали весьма неоднозначное давление. По-видимому, немаловажным фактором, препятствующим такой интеграции, является значительная гетерогенность ландшафта и влияние непохожих друг на друга соседей. Если бы Кавказ длительный исторический период времени находился внутри единого макроэтноса, то вполне вероятно его народы либо ассимилировались им, либо превратились в столь же единый и сравнимый по силе этнос. Кавказ же невольно превратился в своеобразную буферную зону между Востоком и Западом, православием и исламом. Народы Кавказа с переменным успехом испытывали влияние православия (с юга Византии и России с севера) и ислама (с юга Персии и Османской империи с севера, различных тюркских племен).

И в настоящий момент на Кавказе доминируют центробежные процессы над центростремительными, поскольку влияние Востока, Запада и России в различных регионах Кавказа столь же неоднозначно. На Азербайджан гораздо большее влияние оказывала Персия и Турция. Большое влияние оказало казачество на Осетию, а осетины и черкесы на казачество и т.д. В результате мы имеем, пожалуй, одну из самых пестрых в мире этнических общностей, если вообще приемлемо считать кавказские народы общностью. Можно несколько обмануться при поверхностном взгляде кажущейся антропологической общностью весьма далеких народов. Это обманчивое впечатление, вероятно, объясняется конвергенцией [39] в результате многовекового проживания в сходных условиях. По современному этническому портрету (как антропологическому, так и этнографическому) исторически близких народов уже практически невозможно вычислить общие корни. Адыгские племена по ряду признаков, как этносоциальных так и антропологических, имеют гораздо меньше общего с родственными им вайнахами, относящимися, как и они, к кавказской языковой группе, чем с осетинами (персидская языковая группа) или с балкарцами (тюркская группа). Причем осетины по своему современному этническому портрету гораздо дальше от персов, чем, например, тюркоязычные азербайджанцы. Таты же, имеющие те же персидские корни, считают себя евреями (семитская группа) и вполне обоснованно, исходя из того, что национальное самосознание является важнейшим и определяющим этническим критерием.

Неудивительно, что на Кавказе имели место не столько макробифуркационные процессы, сколько независимые и разнонаправленные спонтанные микробифуркации, еще больше центробежно разделяющие даже исторически близкие народы, что, например, мы наблюдаем между Чечней и Ингушетией. Следует иметь в виду, что даже при самых благоприятных условиях для межэтнической интеграции, последнюю ни в коей мере нельзя отождествлять с межэтнической ассимиляцией. Бифуркации практически необратимы, отсюда и вся очевидная несостоятельность стирания граней между нациями в социалистический период истории и концепций межэтнического "плавильного котла". Это возможно лишь до окончательного формирования самосознания этноса и лишь в том случае, когда ассимилируемые этнические группы достаточно пластичны или чрезвычайно малочисленны, как, например, в случае с ассимиляцией убыхов в Турции.

Впрочем, если макроинтеграционные процессы на Кавказе несущественны, то в более низкоуровневых надэтнических группах наблюдаются довольно ощутимые центростремительные интеграционные процессы. В результате формируются вполне реальные межэтнические общности. Мы выделяем семь таких кавказских или близко с ними связанных общностей.

1. Тюрко-иранская (Турция, Иран, Азербайджан).

2. Армянская (Армения, Нагорный Карабах, зарубежная диаспора).

3. Картвельская (большая часть Грузии).

4. Вайнахская (Чечня, Ингушетия, часть Дагестана).

5. Дагестанская.

6. Адыго-тюрко-аланская (КБР, КЧР, Адыгея, Северная и Южная Осетия, Абхазия).

7. Славянская.

Для наглядности приведены лишь наиболее характерные составляющие указанных групп. Все они имеют уровень интеграции с Россией и другими социально-этническими центрами гораздо более высокий, чем между собой. Исключение составляет лишь дагестанская надэтническая группа, в которой уровень интеграции с другими народами Кавказа сравним с уровнем интеграции с Россией и некоторыми другими государствами, что связанно с весьма пестрым этническим составом республики. Процессы генно-культурной коэволюции внутри каждой из этих подгрупп носит мягкий, эволюционный характер, что исключает вероятность ломки сложившихся внутренних этнических элементов. Напротив, как правило, интеграция протекает с коррелятивным усилением дифференциации. Поэтому ни о каком межэтническом слиянии народов Кавказа, даже в отдаленном будущем, не может быть и речи. Даже такие близкие народности, как, например, чеченцы и ингуши, балкарцы и карачаевцы, уже прошли порог необратимого разделения. В связи с тем, что внутренние интеграционные процессы, протекающие между различными надэтническими общностями Северного Кавказа, сопоставимы либо ниже, чем таковые с Россией, представляется маловероятным естественный бифуркационный переход к самостоятельному государственному образованию без жесткого принудительного воздействия извне.

Впрочем, как отмечает Х. Г. Тхагапсоев, если нельзя говорить о кавказской цивилизации в целом, то это вполне может быть приемлемо в отношении ее части. Некоторые кавказские народы объединяет, прежде всего, уникальная коммуникативная культура "лектонического" типа [93, с.164–185]. Лектон, в греческой философии, трактуется как своеобразный метод постижения бытия, который разворачивается как процесс взаимодействия чувственного мира и его субъективного отражения. Дело в том, что некоторые народы, которые в данной работе трактуются как адыго-тюрко-аланская и вайнахская общности, действительно характеризуются общностью коммуникативной, синкретической культуры. В условиях горных ущелий, когда люди вынуждены были проживать малыми изолированными группами, особенно велика коммуникативная роль непосредственного общения. В таких условиях возрастает роль старшего, но старшим, в отличие от примитивных патриархальных культур, может стать каждый, поэтому такая лектоническая система весьма демократична и эффективна в условиях проживания малочисленными группами. Такая общность не могла не сыграть некоей интегрирующей роли между указанными этническими образованиями. К тому же такой межэтнической интеграции способствовал институт аталычества (когда дети воспитывались в чужих семьях). Не меньшую интегрирующую роль сыграли традиции кровной мести, приводящие к вынужденной миграции части населения, при сохранении чрезвычайно жестких запретов браков даже между весьма далекими родственниками. Все это, безусловно, способствовало частичной генно-культурной ассимиляции. Поэтому указанные этнические группы сформировали целый ряд общих черт: мифология (нартский эпос), почитание старших. Но самое главное и определяющее здесь – ритуализованный, церемониально-этикетный характер коммуникации, ведущая роль старшего в любом акте культурной коммуникации, а также преобладание в актах коммуникации мобилизационной направленности на демонстрацию своей культуры.

Вероятно, важнейшим интеграционным фактором между лектоническими культурами Кавказа был запрет браков между родственниками вплоть до седьмого колена. Это часто вынуждало искать невест не только в отдаленной местности, но и у других культурологически близких народов. Однако христианские и даже исламские запреты межродственных браков значительно менее жестки. Поэтому неудивительно, что дагестанские и вайнахские народы, в которых были довольно сильны исламские традиции, в конечном счете, дистанцировались от лектонической общности прочих лектонических культур горцев.

Впрочем, в настоящее время эти факторы, безусловно интеграционного характера, теряют свою роль. Сложно сказать, что это – следствие цивилизационного роста или деградации. Видимо, и то и другое, поскольку, с одной стороны, современная этническая культура не может основываться в своем развитии на непосредственные акты коммуникаций, но с другой – это разрушает весьма тонко сбалансированную и эффективную систему социального сосуществования. И это особенно тревожно в связи с тем, что некоторые народы слишком часто демонстрируют неготовность к сосуществованию в условиях Западной коммуникативной культуры.

Каковы же перспективы дальнейшего развития Северо-Кавказского региона в качестве самостоятельного субъекта общественно-политического процесса? По нашему мнению, едва ли стоит говорить даже в отдаленном будущем о возможности существенного углубления интеграционной общности субъектов Кавказского региона. Если такая общность и будет искусственно навязана, то это может привести к полному самопроизвольному распаду всей системы и уничтожению уже имеющихся связей. Если же говорить о более далекой перспективе, тогда тенденции к стабилизации, с одной стороны, и формирование и развитие структур регионального уровня – с другой, могут привести, в конечном счете, к эволюционному нарастанию кооперативных связей с последующим революционным (бифуркационным) переходом к условно самодостаточной целостной структуре в рамках еще только формирующейся российской цивилизации.

Правильно и закономерно, что мы считаем "хорошими" те обычаи, которым научили нас родители; что мы свято храним социальные ритуалы, переданные нам традицией нашей культуры. Но мы должны, со всей силой своего ответственного разума, подавлять нашу естественную склонность относиться к социальным нормам и ритуалам других культур как к неполноценным. Мы должны научиться терпимости к другим культурам, должны отбросить свою культурную и национальную спесь – и уяснить себе, что социальные нормы и ритуалы других культур, которым их представители хранят такую же верность, как мы своим, с тем же правом могут уважаться и считаться священными. Без терпимости, вытекающей из этого осознания, человеку слишком легко увидеть воплощение зла в том, что для его соседа является наивысшей святыней.

Список литературы

1. Харитонов В.М., Ожигова А.П., Година Е.З., Хрисанфова Е.Н., Бацевич В.А. Антропология. М.: ВЛАДОС, 2003.

2. Джохансон Д., Иди М. Люси: Истоки рода человеческого. М.: Мир, 1984.

3. Палмер Д., Палмер Л. Эволюционная психология: секреты поведения Homo sapiens. СПб.: Прайм-ЕВРОЗНАК, 2003. – 384 с. // www.ermak-ag.ru/library.php

4. Мень А. История религии. Кн. 1. В поисках пути, истины и жизни. М.: Форум, 1999. – 216 с. // www.ermak-ag.ru/library.php

5. Кликс Ф. Пробуждающее мышление. История развития человеческого интеллекта. Киев: Высшая школа, 1985.

6. Бутовская М.Л. Эволюция человека и его социальной структуры // www.ermak-ag.ru/library.php

7. Фоули Р. Еще один неповторимый вид. Экологические аспекты эволюции человека. М.: Мир, 1990.

8. Дарвин Ч. Происхождение видов путем естественного отбора. М.: Просвещение, 1987.

9. Грант В. Эволюция организмов. М.: Мир, 1980. – 489 с.

10. Харрисон Дж., Уайнер Дж., Тэнер Дж., Барникот Н., Рейнолдс В. Биология человека. М.: Мир, 1979.

11. Miller, G.F. How mate choice shaped human nature: A review of sexual selection and human evolution. In C. Crawford & D. L. Krebs (Eds.), Handbook of evolutionary psychology: Ideas, issues, and applications. Mah-wah, NJ: Eribaum, 1998.

12. Смит Дж. Мэйнард. Эволюция поведения // Эволюция. М: Мир, 1981.

13. Martin R.D. Human Brain Evolution in an Ecological Context. New York: American Museum of Natural History, 1983.

14. Шмальгаузен И.И. Проблемы дарвинизма. Л.: Наука, 1969.

15. Рогинский Я.Я., Левин М.Г. Антропология. М.: Высшая школа, 1978.

16. Рогинский Я.Я. Проблемы антропогенеза. М.: Высшая школа, 1977.

17. Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор. Соч. Т. 5. М.: Изд-во АН СССР, 1953. – 640 с. www.ermak-ag.ru/library.php

18. Лоренц К. Агрессия (так называемое зло). М.: Издательская группа "Прогресс", "Универс", 1994.

19. Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека // К.Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 20. М., 1961.

20. Лавджой К.Оуэн. Эволюция выпрямленного способа передвижения у человека // В мире науки. 1989. № 1.

21. Rodman P.S., McHenry H.M. Bioenergetics and the origin of hominid bipedalism // American Journal of Physical Anthropology, 1980. №52. P. 103–106.

22. Дебец Г.Ф. О некоторых направлениях изменений в строении человека современного вида // Советская этнография. 1961. №2.

23. Майр Э. Эволюция // Эволюция. М.: Мир, 1981.

24. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. М.: ООО "Издательство АСТ": ЗАО НПП "Ермак", 2003.

25. Быстров А.П. Прошлое, настоящее, будущее человека. Л., 1957.

26. Федоренко Н.П., Реймерс Н.Ф. Стратегия экоразвития // Взаимодействие общества и природы как глобальная проблема современности: Тезисы теоретической конференции. М.; Обнинск: ВНИИСИ, 1991.

27. Назаретян А.П. Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории: Синергетика, психология и футурология. М.: ПЕР СЭ, 2001.

28. Винер Н. Кибернетика или управление и связь в животном и машине. М.: Советское радио, 1968.

29. Анохин П.К. Биология и нейрофизиология условного рефлекса. М.: Медицина, 1968.

30. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

31. Шевлоков В.А., Тайсаев Д.М. Особенности эволюции диссипативных систем // Известия Кабардино-Балкарского научного центра РАН. 2004. №1(11).

32. Казютинский В.В. Антропный принцип, универсальный эволюционизм и самоорганизация // Мыслители-выходцы из земли Коми: В.П. и В.В. Налимовы. Сыктывкар: Издательство Коми научного центра УрО РАН, 2001.

33. Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20.

34. Симонов П.В. Мотивированный мозг. М.: Наука, 1987.

35. Майр Э. Эволюция // Эволюция. М.: Мир, 1981.

36. Huxley T. Evolution and Ethics. L., 1894.

37. Рьюз М. Эволюционная этика: здоровая перспектива или окончательное одряхление? // Вопросы философии. 1989. № 8.

38. Шульга. Н. Эволюционная эпистемология Майкла Рьюза // Эволюция, культура, познание. М.: Ифран. 1996.

39. Докинз, Р. Эгоистический ген. М.: Мир, 1992 // http:// seismic.geol.msu.ru /travels/index.html.

40. Кропоткин П.А. Взаимная помощь, как фактор эволюции. М., 1918.

41. Уоддингтон К.Х. Морфогенез и генетика. М.: Мир, 1964.

42. Кейлоу П. Принципы эволюции. М.: Мир, 1986.

43. Малахов С.В. "Экономический человек" и рациональность экономической деятельности (обзор зарубежных исследований) // Психологический журнал. № 11. 1990.

44. Гумилев Л.Н. Конец и вновь начало. М.: Айрис-пресс, 2003.

45. Гегель Г.В.Ф. Философия права. Полн. собр. соч. Т.3. М.: Мысль, 1990.

46. Кушнер П.И. Этнические территории и этнические границы. М., 1951.

47. Токарев С.А. Проблемы типов этнических общностей: (К методологическим проблемам этнографии) // Вопросы философии. 1964. №11.

48. Миланова Е.В., Рябчиков А.М., Чебоксаров Н.Н. и др. Страны и народы: земля и человечество: Общ. обзор. М., 1978.

49. Крюков М.В. Еще раз об исторических типах этнических общностей // Советская этнография. 1986. № 3.

50. Гумилев Л.Н. О термине "этнос". Этнос как явление // Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР. Вып. 3. Л., 1967.

51. Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов изменения этнических и этнографических явлений // Отдельный оттиск из XVIII. Т. I. Известий Восточного факультета Государственного Дальневосточного университета. Шанхай, 1923.

52. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983.

53. Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М.: Наука, 1973.

54. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. СПб.: Азбука классика, 2002.

55. Неру Д. Открытие Индии. М.: Изд-во иностр. лит., 1955.

56. Тхагапсоев Х.Г. К российским превращениям либерализма // Вопросы философии. 2004. №12.

57. Ревуненкова Е.В., Решетов А.М. Сергей Михайлович Широкогоров // Этнографическое обозрение. 2003. №3.

58. Тишков В.А. Этничность, национализм и государство в посткоммунистическом обществе // Вопросы социологии. 1993. № 1.

59. Андрианов Б.В., Чебоксаров Н.Н. Хозяйственно-культурные типы и проблемы их картографирования // Советская этнография. 1972. № 2.

60. Эдди Дж. История об исчезнувших солнечных пятнах // Успехи физ. наук. 1978. Т. 125. Вып. 2.

61. Чижевский А.Л. Земное эхо солнечных бурь. М.: Мысль, 1973.

62. Гумилев Л.Н., Иванов К.П. Этносфера и космос // Этносфера: история людей и история природы. СПб.: ООО "Издательский дом "Кристалл", 2003.

63. Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л.: Наука, 1990.

64. Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М.: Наука, 1965.

65. Гумилев Л.Н. О соотношении природы и общества согласно данным исторической географии и этнологии // Этносфера: история людей и история природы. – СПб.: ООО "Издательский дом "Кристалл", 2003.

66. Тойнби А.Дж. Постижение истории: Сборник. М.: Айрис-пресс, 2002.

67. Тайсаев Д.М. К критике генетического детерминизма Л.Н. Гумилева // Философское осмысление социально-экономических проблем. Волгоград: Политехник, 2006. С. 150-156.

68. Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М.: Эдиториал УРСС, 2000.

69. Татаринов Л.П. Очерки по теории эволюции. М.: Наука, 1987.

70. Джуссоев Р. И. К вопросу национальной идентификации осетин (к итогам Всероссийской переписи населения 2002) // http://www.ethnonet.ru/lib/1012-04.html.

71. Айала Ф.Х. Механизмы эволюции // Эволюция. М.: Мир, 1981.

72. Эшби Р.У. Введение в кибернетику. М., 1959.

73. Моисеев Н.Н. Человек и ноосфера. М.: Мол. гвардия, 1990.

74. Вавилов Н. И. Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости. Л.: Наука, 1987.

75. Краснощеков Г.П., Розенберг Г.С. Экология в цитатах и афоризмах. Тольятти: Издательство ИЭВБ РАН, 2001.

76. Князева Е.Н. От открытия к инновации: синергетический взгляд на судьбы научных открытий // Эволюция, культура, познание. М.: Изд-во Ифран, 1996.

77. Лоренц К. Восемь смертных грехов цивилизованного человечества // Оборотная сторона зеркала. М.: Республика, 1998.

78. Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории: Сборник. М.: Айрис-пресс, 2003.

79. Жданов Ю. А., Гуськов Е. П., Бессонов О. А. Причины вымирания видов // Научная мысль Кавказа. Ростов, 2000. № 2.

80. Арнольд В. И. Теория катастроф. М.: Наука, 1990.

81. Буровский А.М. Экстремальные ситуации и мыслящее вещество. // Общественные науки и современность, 2000. № 5.

82. Завадский К.М., Колчинский Э.И. Эволюция эволюции: Историко-критические очерки проблемы. Л.: Наука, 1977.

83. Майр. Э. Популяции, виды и эволюция. М.: Мир. 1974.

84. Банов Х.Т., Перепелица В.А., Соколов Ю.Н., Тлисов А.Б., Тлисова С.М. Глобальный закон развития человечества // Вестник Северо-Кавказского гуманитарно-технического института. Вып. 1. Ставрополь, 2001.

85. Буданов В.Г. Этика, эсхатология, синергетика // www.synergetic.ru/science/ index.php?article=eticka

86. Лурье С. Историческая этнология. М.: Аспект Пресс, 1998.; Цит. по: http://svlourie.narod.ru/.

87. Гудожник Г.С., Елисеева В.С. Глобальные проблемы в истории человечества. М.: Знание, 1988.

88. Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965.

89. Лурье С. Национализм, этничность, культура. // Общественные науки и современность. 1999. №4.

90. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб.: Глаголь, 1995.

91. Давидович В.Е. Существует ли кавказская цивилизация? // Научная мысль Кавказа. 2000. №2.

92. Черносу В.В. Кавказ – контактная зона цивилизаций и культур // Научная мысль Кавказа. 2000. №2.

93. Тхагапсоев Х.Г. Южная Россия: Кавказский этнокультурный мир как тип локальной цивилизации // Региональные культуры средневековья на территории России: Сб. научных статей. СПБ., 2001.

94. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Изд-во политической литературы, 1992.

95. Шпенглер О. Закат Европы: Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. Образ и действительность. Минск: Попурри, 1998.

96. Smith A. National Identity. L., 1991.

97. Бриттан С. Капитализм с человеческим лицом. СПб.: Экономическая школа, 1998.

98. Симонов П.В. Мотивированный мозг. М.: Наука, 1987.

99. Смит А. Исследования о природе и причинах богатства народов. М., 1962.

100. Миллер А.М. Теория национализма Эрнеста Геллнера и ее место в литературе вопроса // Национализм и формирование наций. М.: Ин-т славяноведения и балканистики РАН, Международный фонд югославских исследований и сотрудничества "Славянская летопись", 1994.

101. Хайтун С.Д. Социальная революция и Джон Кейнс: от прошлого к будущему // Вопросы философии. 2003. №10.

102. Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М.: Новости, 1992.

103. Петтигрю Т.Ф. Расовые отношения в Соединенных Штатах Америки: Социологическая перспектива // Американская социология. Перспективы. Проблемы. Методы. М.: Прогресс, 1972.

104. Стиглиц Дж. Кредитные рынки и контроль над капиталом // Мировая экономика и международные отношения. 1989. №6.

105. Lea S. E. G., Tarpy R.M., Webley P. The individual in the economy: a survey of economic psychology. Cambridge, 1987.

106. Винер Н. Я математик. М.: Наука, 1963.

107. Blainey G. Triumph of the nomads. A history of ancient Australia. Melbourne – Sidney: Macmillan co. of Australia, 1975.

108. Schweitzer A. Kulturphilosophie. Verfail und wieder aufbau der Kultur. München, 1926. Bd. I.

109. Публий Овидий Назон. Любовные элегии. Метаморфозы. Скорбные элегии. М.: Художественная литература, 1983.

110. Жданов Ю.А. Роковой комплекс Эрисихтона // Научная мысль Кавказа. 1997. №3.

111. Хайтун С. Прогнозы и мифы о "тепловой смерти" // Независимая газета. 2000. 22 ноября.

А так же :

Внутриведомственный контроль
На предприятии (учреждении, организации) организуются следующие виды контроля соблюдения законодательства по охране труда. Оперативный контроль - осуществляется непосредственными руководителями работ и другими должностными лицами организации. Обязанности в области охраны труда должны быть отражены в должностных инструкциях.

Macspoon (5 сообщений)

Пьеса А.Вампилова «Утиная охота»
Все началось с того, что нам предложили съездить в театр на драму Вампилова «Утиная охота». Мы, конечно, согласились, но в связи с карантином поездка перенеслась на неделю вперед. Но вот настал тот день, и собрались возле школы, мы сели в автобус и поехали. Дорога была долгой. Когда мы приехали в театр, я долго не мог найти свое место в зрительном зале.

На мостике "Свободы"

• Механизм индивидуальных рынков: спрос, предложение, цена
• Эдуард Хиль поднял "16 тонн"
• Suggestions About Choosing The Best Commercial Lift
• Minutes of the Federal Open Market Committee
• Сергей Николаевич Булгаков
• SMS MONITOR: A NEW WAY OF COMMUNICATION
• Гороскоп совместимости Лев и Водолей
• Little King's Story (Wii) Rising Star Games / Marvelous Interactive
• Сдаю в аренду трехкомнатную квартиру в хрущевке…
• Способности грузового автомобиля Камаз в истории страны
• www.pvz.by/2009/12/02/%D0%BC%D0%B8%D1%84%D1%8B-%D0%B4>%D0%BB%D1%8F-%D0%B1%D1%83%D0%B4%D1%83%D1%89%D0%B8%>D1%85-%D1%81%D1%83%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%